Чёрный дом
Шрифт:
— Черт, — хрипит Мышонок. — Черт, я в жопе, да?
Нюхач на мгновение, но нежно касается головы своего друга:
— Да. Мы думаем, что да. Ты нам поможешь?
— Укусила меня один раз. Только раз, и вот… вот… — Красные глаза поворачиваются к Доку. — Едва тебя различаю. Гребаные глаза ничего не видят.
— Ты уходишь, — отвечает Док. — Не собираюсь тебе лгать.
— Нет, еще не ухожу, — говорит Мышонок. — Дайте мне чем писать. Надо нарисовать карту. Быстрее. Не знаю, что ты мне вколол, Док, но это собачье дерьмо — сильнее. Долго я не протяну. Быстрее!
Нюхач перегибается
— Карандаш, — хрипит Мышонок. — Скорее. У меня все здесь… здесь. — Он прикасается ко лбу. С пальцем отходит кусок кожи размером с квадратный дюйм. Мышонок вытирает палец о плед.
Нюхач вытаскивает обгрызанный карандаш из внутреннего кармана жилетки. Мышонок берет его и пытается улыбнуться.
Черной слизи в уголках глаз становится все больше, она уже лежит на щеках, как протухшее желе. Сочится гной и из пор на лбу Мышонка. Черные точки напоминают Джеку пупырышки в книгах Брайля, которых у Генри предостаточно. Когда Мышонок в задумчивости прикусывает нижнюю губу, кожа тут же лопается. Кровь стекает в бороду. Джек полагает, что запах гниющего мяса никуда не делся, но прав был Нюхач: к нему привыкаешь.
Мышонок рисует несколько загогулин.
— Смотри, — говорит он Джеку. — Это Миссисипи, так?
— Так, — кивает Джек. Наклонившись к дивану, он вновь чувствует запах. Это не просто вонь, запах осязаем, он пытается вползти в горло. Но Джек не отшатывается. Он знает, каких усилий стоят Мышонку эти каракули. Вот и проходит свою часть пути до конца.
— Это прибрежная часть города… «Нельсон», «Лакиз», кинотеатр «Эджинкорт», «Гриль-бар»… здесь Чейз переходит в Лайлл-роуд, потом шоссе номер тридцать пять… это Либертивилль… «Дом ветеранов»… «Гольц»… о господи…
Мышонок начинает метаться по дивану. Язвы на лице и верхней части тела открываются, из них текут гной и кровь.
Он кричит от боли. Рука, без карандаша, поднимается к лицу, тычется в него.
Джек вдруг слышит внутренний голос, тот самый голос, который он слышал много лет назад, когда спешил к матери. Он полагает, что это голос Талисмана, той его части, что осталась в теле и душе.
«Что-то не хочет, чтобы он говорил, что-то пытается убить его до того, как он скажет все, эта гадость в черной слизи, возможно, в черной слизи, ты должен избавить его от…»
Иной раз сделать что-либо можно, только не думая, на автопилоте, следуя инстинкту. Вот и Джек, не думая, протягивает руку, пальцами хватает черную слизь, ползущую из внутренних уголков глаз Мышонка, и тянет на себя. Поначалу слизь растягивается, как резина. При этом Джек чувствует, как она извивается в его пальцах, будто старается вырваться да еще и укусить.
Потом с резким звуком отрывается от лица Мышонка. Вскрикнув, Джек сбрасывает черную гадость на пол.
Она пытается уползти под диван. Джек это видит, вытирая руки о рубашку. Но Док опускает свой саквояж на одну черную кляксу. Нюхач давит вторую каблуком сапога. Клякса пищит.
— Что это за говно? — спрашивает Док. — срываясь на фальцет. — Что это…
— Не из этого мира, — отвечает Джек. — Сейчас речь не об этом. Посмотрите на него! Посмотрите на Мышонка!
Красный блеск ушел из его глаз. На мгновение они кажутся совершенно нормальными. Он, безусловно, их видит, боль ушла.
— Спасибо, — выдыхает он. — Я бы хотел, чтобы ты вытащил из меня и все остальное, но оно уже возвращается. Слушай внимательно.
— Я слушаю, — кивает Джек.
— И правильно. Ты думаешь, что знаешь. Ты думаешь, что сможешь найти место, даже если эти двое не смогут, и, возможно, сможешь, но ты не знаешь всего, что тебе нужно знать… о черт. — Под пледом что-то словно разрывается. Пот бежит по лицу Мышонка, смешиваясь с черным ядом, который сочится из пор и превращает бороду в грязно-серую мочалку. Глаза начинают закатываться, и Джек видит, как в них возвращается красный блеск.
— Из меня высасывают жизнь, — стонет Мышонок. — Никогда не думал, что придется так уходить. Смотри, Голливуд… — Умирающий рисует на карте маленький прямоугольник. — Это…
— «Закусим у Эда», где мы нашли Ирму, — говорит Джек. — Я знаю.
— Да, — шепчет Мышонок. — Хорошо. Теперь смотри… на другой стороне… Шуберт и Гейл-стрит… и на западе…
Мышонок проводит линию, уходящую на север от шоссе № 35. Рисует маленькие кружки с каждой стороны. Джек понимает, что это деревья. А поперек линии пишет: «ПОСТОРОННИМ ВХОД…»
— Да, — выдыхает Док. — Это там, все так. «Черный дом».
Мышонок не обращает внимания на его слова. Затуманенный взгляд не отрывается от Джека.
— Слушай меня, коп. Слушаешь?
— Да.
— Господи, лучше тебе послушать, — говорит ему Мышонок.
Как всегда, работа захватывает Генри, поглощает до конца, отключает от тревожных мыслей. Скука и печаль не способны встать между ним и притягательностью звуков зрячего мира. Вероятно, страху это тоже не под силу. Самое трудное — не слушать пленки, а вставить первую из кассет в большой студийный магнитофон. В этот момент он уверен, что чувствует аромат духов жены даже в звуконепроницаемой, кондиционированной атмосфере студии. Он уверен, что в доме есть кто-то еще и этот кто-то стоит у двери студии, наблюдает за ним через стеклянную верхнюю половину. И это абсолютная правда. У нас-то со зрением полный порядок, поэтому мы можем видеть недоступное Генри. Мы хотим сказать ему, кто стоит за дверью, хотим посоветовать запереть дверь студии, запереть немедленно, но, увы, мы можем только наблюдать.
Генри тянется к кнопке «PLAY» на панели магнитофона.
Потом его палец перемещается и включает громкую связь.
— Эй? Есть там кто-нибудь?
Человек, который смотрит на Генри через стеклянную половину двери в студию, ухмыляется. В одной руке держит секатор для подрезки живой изгороди.
— Последний шанс, — добавляет Генри и, не получив ответа, превращается в Висконсинскую крысу, орет в микрофон, стараясь застигнуть врасплох того, кто не хочет обнаружить свое присутствие. — Выходи, сладенький, выходи немедленно, сукин ты сын, поговори с Крыской!