Чёрный дом
Шрифт:
Оно уже поднялось на поверхность, но сорвалось, опять нырнув в глубины памяти. Молоденький коп одарил его недоуменным взглядом и отошел к детективу, стоявшему вместе с другими над трупом, на который Джеку смотреть абсолютно не хотелось. Музыка раздражала его. Сильно раздражала. Если точнее, просто выводила из себя. Понятное дело, реагировал он неадекватно, подумаешь, музыка, но какой идиот решил, что расследование убийства должно сопровождаться саундтреком?
Разрисованная лошадь вздыбилась и замерла, залитая ярким светом.
У Джека скрутило живот, в груди что-то яростное и настойчивое, нечто такое, что не следовало замечать ни при каких обстоятельствах, изготовилось и раскинуло руки. Или распростерло
Добровольно, не торопясь, он ступил в безумие и теперь пребывал в нем. Другого объяснения он не находил. К нему, с написанными на лице изумлением и яростью, направлялся детектив Анджело Леоне, до перевода в Сайта-Монику служивший в одном полицейском управлении с Джеком. Там он прославился жадностью, страстью к насилию, продажностью, презрением к гражданским, независимо от цвета кожи, расы, богатства и социального положения, но, будем справедливыми, также бесстрашием и абсолютной преданностью всем полицейским офицерам, которые придерживались тех же взглядов на службу, которые проделывали то же, что и он, которым, как и ему, все сходило с рук. Презрение, испытываемое Анджело Леоне к Джеку Сойеру, который исповедовал совсем иное отношение к службе, ничуть не уступало зависти, вызываемой у Леоне успехами молодого коллеги. До встречи с пещерным человеком оставалось несколько секунд. И вместо того, чтобы думать, как объяснить пещерному человеку свое появление на пирсе, Джек ломал голову над каруселями и гитарами, размышлял о том, как сходят с ума. Он ничего не мог объяснить. Никакого объяснения и быть не могло. Какой-то внутренний порыв вытолкал его на пирс, но едва ли Джек мог говорить с Анджело Леоне о внутренних позывах. Не смог бы он предложить внятного объяснения и своему капитану, если бы Леоне написал жалобу.
«Ну, видите ли, получилось так, будто кто-то еще дергал меня за ниточки и по пирсу шел другой человек…»
Первые слова Анджело уберегли его от беды.
— Только не говори мне, что ты здесь по делу, маленький честолюбивый сопляк.
Поскольку на службе Леоне не раз и не два нарушал закон, над ним постоянно висела угроза официального расследования.
Стратегическое отступление на заранее заготовленные позиции, переход в другое полицейское управление не спасало от археологических раскопок, которые мог провести отдел внутренней безопасности, если бы пресса не оставила высшим чинам другого выхода. Каждые десять или двадцать лет благожелатели, предатели, сосунки, озлобленные штатские и копы, слишком глупые, чтобы следовать главной заповеди полиции: один за всех, все — за одного, вставляли бомбу в коллективный анус прессы, от взрыва которой разлетались многие головы. Поэтому Леоне, за которым числилось много грехов, сразу пришла на ум мысль, что козырной туз отдела расследования убийств УПЛА собирает на него досье.
Как Джек и предполагал, сбивчивые слова о том, что его просто потянуло на место преступления, как пожарного, проходящего мимо пожара, только усилили подозрения Леоне.
— Ладно, ты оказался здесь случайно. Отлично. А теперь послушай меня. Если в течение ближайших шести месяцев я вдруг услышу твое имя в связи с тем, что может мне не понравиться, ты будешь до конца своих дней писать через трубочку. Так что проваливай и не мешай мне заниматься делом.
— Я ухожу, Анджело.
Напарник Леоне уже направлялся к ним через залитый светом пирс. Леоне скорчил гримасу и жестом дал понять, что ему тут делать нечего. Не собираясь этого делать, не думая об этом, Джек случайно позволил взгляду скользнуть мимо детектива на труп, лежащий рядом с каруселью. Набравшее еще большую силу, ужасное существо в его груди взмахнуло крыльями, руками, когтистыми лапами, всем, чем можно, в яростной попытке вырваться наружу.
Крылья, руки, лапы рвали легкие Джека. Когти скребли по стенкам желудка.
Существовало неписаное правило, которое ни при каких обстоятельствах не мог нарушить детектив, работающий в отделе расследования убийств, тем более лейтенант этого отдела: не блевать при виде трупа. Джек изо все сил пытался сохранить честь мундира. Желчь уже стояла в горле, и он закрыл глаза.
Мерзкая, вонючая тварь все рвалась и рвалась.
Огни отражались от лысого черепа чернокожего мертвеца, лежавшего рядом с каруселью…
Не ты. Нет, не ты. Стучись, сколько хочешь, ты не можешь войти.
Крылья, руки, когтистые лапы опустились: существо впало в дрему. Не переступив запретную черту, Джек вновь смог открыть глаза. Он не знал, сколько прошло времени. Морщинистый лоб, мрачные глаза, хищный рот Анджело с расстояния в шесть дюймов перекрывали все поле зрения.
— Что ты здесь делаешь? Оцениваешь нашу работу?
— Мне бы хотелось, чтобы этот идиот убрал гитару в футляр.
На лице Анджело отобразилось удивление.
— Гитару? Я не слышу никакой гитары.
Тут Джек понял, что не слышит и он.
Разве любой здравомыслящий человек не попытается выбросить из головы подобный эпизод? Выбрасывают же мусор. Он ни на что не годится, использовать его невозможно, так чего держаться за него? Инцидент на пирсе ничего не значил. Ни с чем не был связан, ни к чему не вел. Не мог иметь никаких последствий. После того как любовница дала ему от ворот поворот, Джек стал сам не свой, и временное помрачнение рассудка привело к тому, что он забрел на место преступления, находящееся на чужой территории. Произошла досадная ошибка, ничего больше.
Но через пятьдесят шесть дней и одиннадцать часов звездный мальчик вошел в кабинет своего капитана, положил на стол жетон и пистолет и объявил изумленному начальнику о немедленном уходе в отставку. Ничего не зная о его стычке с детективом Леоне на пирсе Сайта-Моники, капитан, естественно, не поинтересовался, какое влияние оказали на решение лейтенанта остановившаяся карусель и чернокожий мертвец. Но даже если бы поинтересовался, Джек ответил бы, что ровным счетом никакого.
«Не ходи туда», — советует он себе, и ему удается последовать собственному совету. Нет, он видит несколько «снимков», словно при вспышках стробоскопа. Голова деревянного вздыбленного пони, перекошенное от злобы лицо Анджело Леоне, объект, занимающий центральную позицию, с какой стороны ни посмотри, который он особенно не хочет видеть… и в том момент, когда возникает очередная вспышка, Джек отсылает эти видения прочь. Он чувствует себя практикующим магом. Он действительно маг, добрый маг. Он прекрасно знает, что его подвиги в изгнании видений являются самозащитой, и если мотивы, побуждающие его использовать защитную магию, неясны, сама необходимость защиты сомнений не вызывает. Если хочешь сделать омлет, надо смешать белки и желтки, таково мнение непререкаемого авторитета, герцога Уэйна.
Джеку Сойеру есть о чем подумать и без неуместных замечаний сонного голоса, который произнес слово «полисмен» на детский манер. Этот голос он бы тоже отправил куда подальше с помощью магии, но не получается, голоса отказываются затихать, жужжат, словно рассерженные осы.
Как ни посмотри, он не очень-то владеет ситуацией, наш Джек. Он смотрит на часы, потом на яйца, которые выглядят как-то не так, пусть он и не может сказать, с чего такое ощущение. Не может понять, какие он должен делать выводы из вида яиц. Яйца ни о чем ему не говорят. Периферийным зрением он ухватывает заголовок на первой полосе «Ла Ривьер геральд».