Черный Дракон
Шрифт:
Плечо Маруси отдернулось, и пальто было бы сброшено на землю, если бы Зайцева не придержала его.
— Что ты, Маруська, простудиться задумала — выбежала так? Не думай: ведь не лето еще! — произнесла она слегка ворчливым тоном старшей подруги.
Чугунова ничего не ответила ей, не повернула головы, но пальто осталось у нее на плечах.
— Чудная! — покачав головой и вздохнув, сказала Катя.
В это время солнце скрылось за облако — все посерело вокруг, и стало холодно. В воздухе зареяли редкие большие снежинки.
— Ой, Марусенька, замерзаю, я к тебе! — поеживаясь, проговорила Катя и юркнула к Марусе под пальто.
Та слегка подвинулась, давая ей место.
Катя прижалась к подруге поплотнее и натянула на себя свободную полу пальто.
Потом взяла в обе руки холодные марусины пальцы и стала их согревать.
— Ой, да руки-то у тебя, как ледяные! — сказала она. А потом, помолчав, добавила укоризненно и вздыхая: — Ох, и дурная, ох и дурная, Маруська!
Потом затихла.
И так долго-долго сидели они, согревая друг друга.
Они молчали, ни единого слова не было сказано между ними. Только когда тяжело вздыхалось одной, то так же глубоко переводила дыхание и другая.
— Ну, я пойду... — глубоко вздохнув, сказала чуть слышно Маруся и пошевелилась.
Катя быстро вынырнула из-под пальто и вскочила на ноги. Встала и Маруся Чугунова.
— Пойдем? — с едва заметной улыбкой тихо проговорила одна.
— Пойдем, — так же тихо ответила ей другая.
Помогая друг дружке карабкаться по дровам, они выбрались из «ущелья».
Здесь, перед тем как расстаться, Катя Зайцева взяла обеими руками руку подруги и, заглядывая ей в глаза, тихонько сказала:
— А ты, Марусенька, не сердись на него...
15
На третий или четвертый день после встреч в «дровяных ущельях» во время большой перемены Катя Зайцева поочередно подходила то к
одному, то к другому из «химиков» и с каждым вела короткий, но таинственный разговор на языке «кля».
Речь шла о том, чтобы «химикам», живущим поблизости от Маруси и от Кати Зайцевой, объединиться вдобавок еще и в домашний химический кружок. Основою будущей лаборатории кружка должна была стать лаборатория Маруси Чугуновой. О помещении же — хоть бы где-нибудь на дворе: летом даже и лучше — предполагалось просить управдома. Все было предусмотрено. Катя умела убеждать. Поэтому, когда, по ее приглашению, будущий «домашний кружок» собрался у Ершова, то и говорить, по существу, было уже не о чем.
— Что же мы в этой лаборатории будем делать? — спросил вдруг Миша Бутылкин.
— Что? Опыты, конечно, — ответила Маруся. — Научимся хорошо разные вещества узнавать... Смешивать их будем, смотреть, что получится.
— Можем открытие какое-нибудь сделать, — сказал Ершов.
— А вдруг свинец научимся в золото превращать — хо-хоо! — восторженно вскричал Бутылкин.
— Вот-вот... как раз! — насмешливо возразил один из деятельных «химиков» и неистовый фотолюбитель, Петя Горный. — Свинец — он свинец и останется, хоть ты его в пар обрати. Ты помнишь, Надежда Павловна рассказывала: что ни одному химику из железа меди не сделать, а из меди — железа. То же самое — и серебро, и золото, и свинец: они вечно как есть, так и будут.
Маруся Чугунова, слушая его, поощрительно кивала головой. Когда он кончил, она добавила:
— Потому что они вечные элементы. Их атомы можно соединить друг с другом. А один из другого сделать никогда нельзя. И уничтожить нельзя.
— А красный-то камень мудрецов?! — вскричал Бутылкин.— Ага! Ты ведь сама рассказывала когда-то, что такой порошок был у алхимиков; бросят они одну щепотку в ковшик ртути, поставят на огонь — и вся ртуть превращается в золото! Помнишь, а? Еще ты говорила, что медаль из этого алхимического золота один император велел сделать! А теперь говоришь: «Нельзя»!
Чугунова смутилась:
— Ну, я так читала... Такая у меня книга была про алхимиков. Не сама же я это придумала!
Ершов пришел ей на помощь:
— Ну, может быть, и существовал такой секрет, а потом потеряли. А потом опять откроют и из ртути будут делать золото...
— Вот, наверное, мы и откроем в нашей лаборатории! — сказал, рассмеявшись, Петя Горный.
— Ты уж, должно быть, думаешь, что дороже золота ничего на свете нет! — возразила Маруся. — А химики могут такое открыть, что золото будет все равно что мусор.
— Подумаешь! Она только одна знает! Платина есть, она гораздо дороже золота.
— Бриллианты еще дороже, — заметил Бутылкин.
Маруся выслушала их, снисходительно улыбаясь.
— И платина и бриллианты — все мусор! — сказала она.— Есть одно вещество такое, что за один только его грамм — знаешь, вот, как порошки аспирина бывают, — так за один такой порошочек этого металла, знаешь, сколько золота дают? Около тридцати кило, почти что два пуда! Этот металл дороже золота в десятки тысяч раз...
— Радий! — одновременно воскликнули Ершов и Петя Горный.
— Ну вот... А ты думаешь, кто его открыл? — продолжала Маруся, обращаясь к Пете Горному. — Химики! И не думай, пожалуйста, что его нарочно искали. Даже и в мыслях ни у кого не было, что есть такое чудо в природе...
— Ну а как же? — спросил Бутылкин.
— А так: Анри Бекерель нашел один камень и положил его к себе на письменный стол, только не просто на стол, а на фотографическую пластинку.
— Ну, ну?
— Ну, положил, и лежал у него этот камень на пластинке, не помню уж теперь, сколько времени...
— А пластинки какие, еще не использованные были? — деловито осведомился Петя.
— Ну, конечно. И завернуты были в черную бумагу.
Петя удовлетворенно кивнул головой:
— Правильно. Так их и надо хранить, чтобы светом не испортило. А скажи, пожалуйста...
Но тут вмешался раздраженный Бутылкин.
— Да не перебивай ты! — вскричал он. — Ну, ну, Чугунова, рассказывай!
— Ну и вот. Понадобились ему фотографические пластинки — снимать. Снял, проявил, а пластинки испорченные!