Черный эскадрон
Шрифт:
Легче всего иметь дело со "средним слоем", с буржуа. Те уважают полицию, поскольку считают, что мы их защищаем, а главное, обожают всякие сенсации, сплетни, пикантные ситуации и еще хотят оказаться на виду (вдруг о них напишут в газете или поместят их фото). К сожалению, они еще больше дают интервью репортерам, чем полиции. И, что хуже, фантазия их не знает границ... Кроме того, не бывает, чтобы хоть у двоих совпадали показания...
Дом, во дворе которого произошло убийство, населен разным народом, но больше неимущими. Начинаю свой поход с первого подъезда...
Скажу сразу: поход ничего не дает. Зато сколько интересных и неожиданных встреч! Хотите, расскажу?
На первом этаже я звоню в дверь чуть не полчаса, кричу: "Полиция!", стучу и, только пригрозив, что буду стрелять в замок, слышу, как поворачивается ключ. В передней меня ждет вся семья - мужчина, ростом мне до пояса, в руке кухонный нож, женщина, растрепанная, глаза ввалились, худая, изможденная, старуха и четверо ребятишек. И что б вы думали? У старшего карапуза - ему лет восемь - в ручонке тоже нож, правда, не кухонный, а перочинный.
– Мы не выедем! Лучше уходите! Я за себя не ручаюсь!
– кричит мужчина (а крик-то как мышиный писк) и неловко размахивает ножом (так недолго и по своей семье попасть).
– Пожалуйста, уйдите, не трогайте нас, - причитает женщина, - мы все заплатим, все, у него будет работа, ему обещали, я клянусь вам, но куда нам сейчас, младшая вот больна, мы все заплатим, ему обещали...
Она бормочет тихим голосом, монотонно, без выражения. Видно, что уже дошла до ручки.
Младшие дети не ревут, а как-то не по-детски молча плачут, я таких раньше не видел. Но больше всего меня поразил старший - у него в глазах такая взрослая, что ли, ненависть, что мне делается не по себе, и ножичек свой малюсенький он сжимает, аж пальцы побелели (пальцы-то как спички).
Ну, что они мне могут рассказать? Что такие могли видеть? Да я уверен, что этот мужчина позавидовал бы моему убитому черной завистью - у того больше нет заботы, тому не надо беспокоиться, как семью прокормить, где работу найти, как вообще жить. У мертвых-то забот не бывает...
Я быстро ретируюсь и звоню в следующую квартиру. Не успеваю задать первый вопрос, как уже понимаю, что здесь задерживаться тоже нечего. Семья - три человека, муж, жена, взрослая дочка. Словно они в одном хоре поют, в один голос: "Нет, не видели, не слышали, не знаем, не заметили, не интересовались, спали..."
Потом все начинается сначала: "Не видели, не слышали..."
Новые этажи, новые квартиры, новые люди, а результат тот же, даже когда попадается кто-то, кто готов "помочь".
Вот этот небритый, грязный тип на четвертом этаже, явно склонный к алкоголю, если учесть количество пустых бутылок из-под дешевого вина, которыми обставлена его квартирка (больше ничем).
– Это Хабиб, араб с верхнего этажа, - шепчет он мне в ухо и обдает таким ароматом, что хоть содовой разбавляй.
– Я вам точно говорю, его когда четвертый раз избили, он поклялся, что раньше, чем его из страны вышлют, он десяток белых прикончит. Я вам точно говорю, это Хабиб, не упустите его! Подонок! Никогда гроша не одолжит, бывает, знаете, ну, не хватает там немного на стаканчик, попросишь до понедельника. Никогда не даст! "Мне самому, говорит, нужно, у меня дома семья - десять человек". Слышите - десять человек! Где-то, в Алжире или не знаю где. Вот бы и сидел там, нет, сюда приехал, работу у честных людей отнимать. Я вам точно говорю, это Хабиб...
Опять эти истории с иностранными рабочими. Не удивлюсь, если мой пьянчужка шел в рядах той демонстрации, что мы защищали.
Странная штука! Вот приезжают к нам в страну эти негры или арабы, дома с голоду мрут, здесь за полцены работают, конечно, хозяева предпочитают их нанимать, нашим и платить больше надо, и профсоюзы у них забастовку, того гляди, устроят. А цветные да черные... Какая там забастовка, они готовы по двадцать пять часов в сутки работать. Так что я понимаю наших, которые хотят их из страны выкинуть, но вы мне вот что объясните: почему избивают, убивают их, требуют высылки как раз те, кто имеет работу и вообще неплохо устроен, вроде молодчиков из тогдашней демонстрации, а кто победней, простой народ, выходит на контрдемонстрацию? Им что, меньше надо? Им работа не нужна? Нет? Не пойму, может, еще есть что-то, что людей связывает, что черных, что белых, что желтых? Не только монеты?
Добрался я до этого Хабиба. Он на самой верхотуре живет. Там три комнаты, в каждой жилец, ванной нет, а туалет на лестнице, площадкой ниже. Думал, попаду в какие-нибудь его африканские джунгли. Ничего подобного: аккуратная комнатенка, все чисто прибрано, на стене его одежка висит (шкафа-то нет), небогатая одежка, но тоже чистая. А над кроватью фотография приколота женщина черная, молодая, красивая и куча ребятишек, мал мала меньше. И когда успела нарожать?
Хабиб этот самый вроде бы молодой. Смотрит на меня обреченно. Он, наверное, из тех, кто заранее согласен со всем, чем его судьба по башке шарахает. Посмотрел на меня тоскливо, вздохнул, отложил какую-то плошку с овощами - небогатый обед свой - и стал куртку натягивать.
Я говорю:
– Ты куда?
Он смотрит, не понимает.
– Я тебя не забирать пришел, - говорю, - спросить кое-что хочу.
Он так и сел на кровать - в глазах такое выражение, словно он в лотерею миллион выиграл.
Очень огорчился, что помочь не смог, старался изо всех сил, морщил лоб, жмурился. И очень виноватым себя чувствовал. Все смотрел, не обидел ли он меня. Понимаете? Он, ни в чем не виноватый, считал, что я прямо-таки великое добро ему сделал, не арестовав, а он, мол, ничем отплатить не смог! Как же так!
Если человека не за что в тюрьму тащить, то никто и не имеет права этого делать, ему просто в голову не приходит. Вот люди...
Ну, ладно. Кончил я свой обход, встретились с Гонсалесом внизу. Чешем затылки, что дальше делать? Идем к машине, звоним дежурному, тот ворчит:
– Долго вы там будете болтаться? Я вас уже полчаса вызываю, возвращайтесь. Нашли убийцу...
Возвращаемся. Выясняется следующее. О'Нилу и Джону-маленькому повезло. Убитого опознали по нашей картотеке, оказался подпольным букмекером, собирал ставки для скакового тотализатора. Такие букмекеры жутко честные. Ты им даешь деньги, называешь лошадь или еще чего, там разные пари заключаются. Выиграл, на том же месте - в каком-нибудь баре захолустном, в парке, а то и в общественной уборной - получай свой выигрыш. Никаких записей, расписок, все на доверии. На этом его коммерция и держится. Но расплачиваться-то он приходит с деньгами. Вот и бывает, что кто-нибудь из счастливчиков рассуждает: а почему бы мне не прихватить выигрыш и других счастливчиков? Так что убитых букмекеров мы за год находим, что тараканов после травли в бакалейной лавке. Что поделаешь, у каждой профессии свой риск...
Убитый был мелкой сошкой, и клиенты у него были такие же. Так что конец его вполне закономерный. О'Нил покопался в картотеке, выяснил, что парень этот принимал свои пари в небольшом дешевом баре, где собиралась всякая шантрапа, разыскал с помощью коллег парочку осведомителей, те назвали парочку клиентов покойного букмекера. О'Нил отправился по адресам. Первого не застал, а второго обнаружил у одной женщины (с которой, по его словам, он провел ночь) неважной репутации. О'Нил - человек, как вы уже поняли, решительный и терпеть не может лишней работы. Чего гоняться за другими клиентами этого букмекера, когда вот есть один в наличии. Букмекер-то не был светлой личностью, а уж его клиенты и подавно. Зачем церемониться? Даже если не этот его пришил, то наверняка за ним другие грехи числятся, так какая разница? Словом, О'Нил привез того парня и женщину в управление, спустился с ними в подвал, в камеры (есть у нас такие для предварительного заключения, иногда для допросов, удобств там маловато, зато звукоизоляция великолепная). Часа три допрашивал задержанного, и, представьте, признался-таки, подлец!