Чёрный фимиам
Шрифт:
С этими словами воин втолкнул деву в дрожащий огнями и курящийся благовониями лабиринт храма:
– Иди к Старшим жёнам.
Дверь закрылась. Аурика осталась одна.
* * *
Верные слуги стекались к месту происшествия отовсюду, где их застал призыв братьев, первыми попавших на место схватки. Карай встретил храмовых воинов у входа в сады. Он издалека увидел, как группа мужчин бегом поднимается по лиловой лестнице, бережно неся на плащах бесчувственное тело. Сердце
Стиг.
Тот лежал с застывшим лицом, пепельно-серым, почти неузнаваемым.
– Кто? – спросил Карай, когда мужчины к нему приблизились. – Известно?
Он перенял угол плаща у одного из уставших братьев.
– Нет, – выдохнул тот. – Но она видела.
И кивнул назад, туда, где по лестнице торопливо поднимались ещё двое воинов, ведущих под руки темноглазую девчонку.
– Что она сказала?
– Ничего. Она не говорит. Немая. Руками только машет, непонятно ничего! – он выругался. – Аяту убит, Эная пропала без следа!
Карай оглянулся через плечо, окидывая незнакомку быстрым взглядом: тонкая, бледная, испуганная, в руках бережно держит тряпицу. Впрочем, через миг до него дошел смысл сказанного и внутри всё похолодело.
Многоликая пропала.
Снова!
Он лихорадочно пытался понять, кто мог напасть на храмовых воинов и храмовую деву. Кто осмелился? Среди бела дня! Вопрос о том, кто смог одолеть двух храмовых воинов, Карай решил пока себе не задавать.
Ноги несли и несли вверх по лестнице, но взгляд постоянно обращался к серому лицу брата, у которого жилы под кожей начали чернеть.
Когда вспотевшие запыхавшиеся мужчины закончили изнурительный подъём, им навстречу уже бежали слуги и лекари, торопливо шли пять Старших жен. Одна из них сразу же перехватила темноглазую немую девушку, забирая её из рук воинов.
Что было дальше, Карай не видел; он передал брата лекарям, а когда те забрали Стига, ещё некоторое время стоял, окаменевший, среди всеобщей суеты. Руки больше не оттягивал груз, и бежать никуда было не надо. Что делать – он не знал.
Только думал: Эная пропала. Как Ири.
А потом его осенило: нужно отыскать узкоглазого!
* * *
Хороший разбойник и вор должен уметь ждать. К тому же чего б не подождать тут, куда отправил хозяин? Здесь было получше, чем в городском узилище: окошко побольше, солома на полу, кормили сносно – сушеной рыбой и чёрствыми лепешками, а не блевотным тюремным варевом, которое даже собака жрать не станет. И надсмотрщик – здоровенный детина – не зверствовал. Утром, с рассветом, он приносил еду и воду, а потом уходил, закрыв дверь на засов. Даже пинка ни разу не дал. Вечером же возвращался неизменно навеселе. Правда, бдительности не терял, к двум рабам не приближался, но и бить не бил.
Сирк-Удавка такое отношение очень одобрял. Конечно, веди себя новый надсмотрщик не так осторожно, было б куда лучше, но... Но главное – детина не проверял цепи, тянущиеся от ошейников к стене. Хорошие цепи, крепкие. Да только за несколько дней Бук сумел их расшатать, и теперь всего два хороших рывка могли подарить обоим узникам вожделенную свободу. Надсмотрщик даже за дубинку схватиться не успеет. А потом… потом будет целая ночь, чтобы улизнуть из Миль-Канаса и отыскать надёжное убежище. Если беглецам повезёт, их ещё несколько дней не хватятся: хозяин-то так ни разу и не появился, а надсмотрщика, опять же, если повезёт, хватятся только по запаху, то есть через несколько дней.
Бежать разбойники решили сегодня вечером. Об одном только жалели: там, куда заведёт по кривой дорожке Четырёхглазый, другую Киргу (чтоб и в деле была помощью, и в постели – с обоими сразу) вряд ли удастся найти. Ну и ладно. Опять же, чего о ней жалеть? Если б не она, не сидели бы сейчас тут. Дурная баба, как ни крути. Но заводная…
Размышления Сирка прервала суматоха во дворе. Через небольшое окно донеслись топот, голоса, а следом подобострастный голос надсмотрщика.
Шум всё приближался. Теперь шаги слышались уже в доме, ещё через миг со звяканьем откинулась щеколда на двери, и в комнату прошёл надсмотрщик, а следом за ним… верный слуга! Совсем еще юный, но какая разница. Это был мечник храма!
Сирк и Бук тут же рухнули на колени и уткнулись лбами в пол.
Последовал отрывистый приказ:
– Расковать! Вот этого, тощего.
Надсмотрщик тут же загремел ключами, отпирая Сирковы кандалы.
– Подними голову, – последовал новый приказ.
Удавка послушно вскинулся.
– Сейчас отведёшь к вашему убежищу.
Удавка хотел было изобразить непонимание – какое, мол, убежище, господин, нет у нас никакого… Но под пронзительным взглядом чёрных глаз, которые видели куда больше, чем глаза простых людей, Сирк не решился врать.
– Отведу, господин, – только и сказал он.
* * *
Боги умерли. Человек в одеянии цвета красной охры сказал это много лет назад. «Боги умерли. Больше их нет. Есть лишь тьма и её порождения». Эша запомнила. Ведь в Миаджане тьма всегда незримо находилась рядом. Тьма жила в чёрной воде. Тьма жила в мёртвых глазах Сингура. Тьма жила в ней самой – холодный жабёнок, стискивающий сердце и горло. Но здесь, на солнечных улицах Миль-Канаса, тьме не было места! Эше даже стало не хватать её. А потом тьма пришла за ней в облике некрасивой женщины с крысиным лицом. Эта женщина лишила Эшу воли и вывела из безопасного дворика на пустынную улицу, где ждал человек со взглядом мертвеца.
Впрочем, страшно не было. Сонное равнодушие сковало рассудок. Эша безразлично, словно со стороны, наблюдала за собой. Сейчас её куда-то уведут. Миаджан ждёт. А боги умерли.
Она ничего не чувствовала – ни страха, ни горя. Поэтому, когда появились незнакомые мужчины в дорогих доспехах, а с ними прелестная женщина, Эша безучастно замерла. Она бы так и стояла, не воспринимая происходящее, но женщина с крысиным лицом расцепила переплетенные пальцы, знак подчинения утратил удерживающую силу.