Черный Гетман
Шрифт:
— Нет. От раны, которую нанес ему посланный Дмитрием убийца.
— Ты знаешь Дмитрия?
— Я встречался с ним трижды. Первый раз когда он убил моих родителей, второй — когда он взял меня в плен и бросил раненого в лесу, а третий — этой осенью в Киеве. Так все же ответь мне, бей, какую службу ты хочешь мне поручить?
Темир кивнул.
— Ты говоришь правду. Но я расскажу тебе все что знаю, только если ты дашь мне клятву верности. Служба тебе предстоит не подлая. Полсотни христианских солдат из разных стран, которые содержаться в Кафе под стражей, выразили желание купить свободу, совершив поход на Буг вместе с моей ордой.
— И с кем идете вы воевать?
— Одна из польских крепостей осаждена московитами.
Ольгерд, соглашаясь, кивнул.
— Я твой должник. И я буду тебе служить. Где моя сабля?
Темир улыбнулся, вытянул откуда-то из подушек блеснувшие каменьями ножны, протянул по-солдатски, вперед эфесом. Ольгерд вытянул клинок на ладонь, поцеловал шершавую сталь:
— Клянусь, бей!
Удовлетворенно кивнув, старик-ногаец крикнул что-то в сторону закрывающего вход полога. Словно ожидая окрика, в шатер потянулись слуги и служанки с блюдами и кувшинами и начали накрывать дастархан. Уставив ковры ароматными яствами, слуги исчезли так же быстро как появились. Дождавшись, когда они снова останутся одни, Темир-бей хлебосольным жестом предложил гостю начинать ужин, сам же отправив в рот пару щепоток плова (данью вежливости тому с кем он разделил стол), начал рассказ.
— Наш род принадлежит к одной из ветвей прямых потомков великого Чингисхана. Сотни весен мои предки несут на копье бунчук беев ногайской орды. Но кровь Чингизидов с каждым поколением набирает все больший вес, потому мой отец возносил молитвы Аллаху, страстно желая, чтобы его сыновья смогли стать ханами одного из татарских царств. Но у отца не было сыновей. У него было много наложниц и только одна жена. В первые годы их жизни в одной юрте у нее рождались только девочки, из которых выжила лишь одна Агли. Я появился на свет, когда старшей сестре исполнилось десять лет, а через три года мать, истощенная родами и болезнями покинула нас. Два года жизни Агли заменяла мне мать.
На пятый год моей жизни лагерь отца, выехавшего с небольшой охраной в степь на первую весеннюю охоту (он был страстный соколятник, да упокоит его душу Аллах), напала шайка пограничных бандитов. Бандиты: татары, русские, поляки — всякий сброд, что обитает в густых камышах ниже днепровских порогов, напали на лагерь ночью, перебили всех и увезли Агли с собой.
Отец, к счастью, был не убит, а только ранен. Чудом вырвавшись из лап смерти, он вырвал половину своей бороды, проклиная тот день и час, когда его любимая дочь уговорила взять ее на охоту. Мы ожидали, что вскоре в один из ногайских юртов прибудут гонцы неверных с предложением о выкупе — нужно быть очень безрассудным человеком чтобы держать у себя и тем более обесчестить дочь ногайского бея! — Но никто так и не появился. Теряясь в догадках, отец стал высылать лазутчиков в селения неверных, чтобы разузнать о том, кто из бандитов совершил это дерзкое нападение и почему он не дает о себе знать.
Миновало лето, пришла осень а потом наступила зима, но выяснить, кто на него напал и как сложилась судьба Агли, так и не удалось. Так и не оправившись от ран, да и от горя, отец, не дождавшись новой травы, отправился в Последнюю Степь а я, по приказу могущественного султана Порты, был отправлен в Истанбул, где обучался вместе с другими детьми знатных вассалов.
В тринадцать лет, получив образование в медресе и обучившись ратному делу у янычар, я вернулся в степь, чтобы принять на себя бремя власти над ногайским народом. Имея при себе ярлык светлейшего султана и три сотни лучших турецких воинов, я собрал наших мурз
Едва утвердившись в юрте ногайского бея, я, помня обещание, которое дал отцу лежащему на смертной кошме, продолжил поиски Агли. Мы совершали набеги на пограничные селения и жестоко пытали пленных. Вскоре один из них признался, что набег на отца совершил отряд известного своей жестокостью казака Герасима, зимнее стойбище которого пряталось в глубине речных зарослей. Раздобыв проводника, я посадил в седло отборных нукеров, и напал на это селение.
Если ты разговаривал с старым Филимоном, которого я приказал ослепить, то остальное тебе известно. Поиски мои завершились, но вместо сестры я обрел племянника, который был всего лишь на пять лет меня моложе. Я возвратился в Ор-Кепе, где проводил зимние месяцы, и дал сыну Агли все, что мог — учителей, наставников в воинском искусстве, ласковых наложниц. Но не прошло и года, как я пожалел, что взял его с собой и привел в свой дом. Жестокости Дмитрия не было пределов — он радовался когда ему удавалось причинить боль кому бы то ни было — слугам, рабам, домашним животным. Дружбы, как я надеялся, у нас тоже не получилось — мальчишка был настоящим волчонком, ни перед кем не раскрывал свою душу.
От Филимона, которого Дмитрий потребовал взять с собой, я узнал, кто был отцом моего племянника. Тут же в моей, еще горячей тогда, голове возникли далеко идущие планы. По матери Дмитрий был Чингизид, по отцу — наследник правителя Московского царства. И неважно было, что его отца низложили и объявили обманщиком — он был коронован, а это означало, что его потомки, кем бы он ни был на самом деле, отныне и навек получили право претендовать на трон. Великий Салах ад-Дин, сокрушивший крестоносцев, был внуком простого курдского воина. Сиятельный Бейбарс, привезенный в Каир в колодках из куманских степей, стал султаном-мамлюком и возвеличил свой род Берш на сотни лет. Памятуя об этом, я, уже представляя себя могущественным визирем при султане, который объединит под своей рукой Московское, Крымское, Казанское, Астраханское и Сибирское ханства, я ждал, когда в пограничных землях вспыхнет очередной бунт, чтобы повести на Москву под знаменем внука Ивана Гордого большое войско татар и казаков.
"Что же, мысль, если с татарского боку, не такая уж и плохая, — вынужден был признать про себя Ольгерд. — Внук царя Иоанна, как ни крути, стал бы отличным предводителем для бунтарей, разбойники во все времена любят прикрываться самозванцами. К такому вот восстанию вполне могли бы примкнуть и многие бояре, недовольные твердой рукой Романовых…"
Несколько лет я вел тайные переговоры с казаками: запорожцами и донцами, — продолжал между тем старый бей. Я приглашал их к себе, дарил подарки и рассказывал о том, что далеко, в Порте, под рукою султана, живет законный московский царь. Самого же Дмитрия, боясь подосланных убийц, сообщникам показывать не спешил.
Одну из таких тайных встреч и подслушал, спрятавшись за ковром, мой племянник. Мне тогда исполнилось двадцать лет, ему же было только пятнадцать мы уже давно шли разными путями и лишь терпели друг друга. Через несколько дней после подслушанного разговора Дмитрий, молча свел у меня лучших коней, и ушел в степь, прихватив самых отчаянных джигитов.
— Ты слышал о нем потом? — спросил Ольгерд.
Темир-бей отпил кумыса из чаши и хмуро кивнул:
— Да, мне сообщали о его делах. Вначале я думал, что он решил пойти по стопам своего отца и, заручившись поддержкой одного из воюющих с Москвой королевств, получить воцариться в Москве. Но вскоре выяснилось, что над ним возобладали самые гнусные черты характера и мой неблагодарный племянник, не помышляя о троне, собрав шайку отчаянных головорезов, промышляет в лесах простым разбоем. Потом и эти слухи иссякли, словно пересохший источник. До сегодняшнего дня я думал, что он погиб.