Черный Гетман
Шрифт:
— Это генуэзский копейщик, его зовут Франческо, — пояснил Анри. — Драться с ним бесполезно, пикой и шестом владеет в совершенстве. Он и в плен-попал из-за пулевого ранения.
Ольгерд вопросительно глянул на девушку, мол не поздно еще отказаться.
— Пусть будет генуэзец, — бесцветным голосом произнес "казачок" и соскочил с коня.
Франческо скинул плащ и башмаки, подхватил шест, вдруг весь сгорбился и мягко, по-кошачьи, стал обходить противницу полукругом. Девушка повела глазами по земле, рыскнула вниз, схватила валяющуюся палку. Противники начали, глядя друг другу в глаза, сходиться кругами. Генуэзец держал шест прямо перед собой двумя руками, Фатима сжимала оружие в левой руке, перехватив
— Ты хороший боец, — сказала девушка, потрепав по плечу чуть не плачущего от обиды противника. — Но твой учитель знал слишком мало. Если ты будешь честно нести службу и слушаться капитана, я преподам тебе несколько своих уроков…
Генуэзец обрадованно закивал и поспешил нырнуть под навес. Сразу же на утоптанную площадку выскользнул молодой худосочный парень с длинной щепкой, которую он держал словно разбойничий нож — острием к себе.
Новый противник был явно из городских преступников: передвигался рывками, совершая при этом пугающие, резкие и непредсказуемые движения. Не было сомнений, что заостренный обломок дерева в его руках — смертельное оружие. Однако девушку он смутил не больше чем побежденный предшественник. Фатима, не отводя взгляда от дерганого человека, бросила на землю шест протянула в сторону руку и, дождавшись пока кто-то из добровольных помощников вложил в нее учебный деревянный кинжал, без лишних движений ринулась вперед.
Подробности этой схватки зрители не смогли оценить — движения двух тел были столь проворны, что разобраться в происходящем со стороны было просто невозможно. Но в том, кто вышел из нее победителем, не было ни малейших сомнений. Примерно через минуту стремительного, как ветер, танца теней, до затаивших дыхание зевак донесся сухой треск и громкий вопль — одна из теней отпрыгнула в сторону и оказалась Фатимой. Ее противник (Ольгерд, наконец, вспомнил, что это валах, пойманный за разбой в самом Стамбуле) стоял, бросив в пыль свой "нож" и тряс ушибленной рукой, не в силах сжать скрюченные от точного удара пальцы. Зрители взревели.
— Продолжим? — осведомилась девушка.
— Хватит!.
– отрезал Ольгерд. — не время для скоморошьих плясок, мне нужно из этого, как Измаил сказал, хашара, воинский отряд сделать в считанные дни. Так что мы сейчас займемся вещами попроще, будем учиться в строю сражаться, а ты пока что езжай обратно, а то на тебя уже ставки делают. — В подтверждение своих слов Ольгерд махнул рукой в сторону зевак. Вечером, как вернусь, будем думать, что делать с тобой.
— Так не пойдет, капитан, — нахмурив лоб ответила девушка. — Я тебе не наложница, которая будет сидеть в четырех стенах и безропотно ждать своего хозяина. Ты должен все решить здесь и сейчас. Давай проведем третий поединок, для азарту с большой денежной ставкой. Твоей милостью у меня есть талеры, я поставлю их на себя. Если побеждаю — берешь меня с собой, если проигрываю — ты меня больше никогда не увидишь.
— Соглашайся, компаньон, — усмехнулся Измаил. — Иначе она, чтобы доказать свое мастерство, перекалечит все твое воинство.
Ольгерд нехотя кивнул. Анри объявил о том, что оруженосец капитана вызывает на несмертельный бой любого, кто пожелает и ставит на себя пять талеров. Зрители оживились, в руках у многих при этом засверкало золото и серебро. Пока желающие
На сей раз противником девушки оказался здоровый как бык грек, головы на две выше татарки и раза в три шире ее в плечах. Бой был объявлен на кулаках. По праву старшего Ольгерд дал сигнал к началу и грек, под ободряющее улюлюканье толпы, сразу пошел вперед, выставив на уровне плеч пудовые кулаки, перемотанные полосами кожи.
— Это мне напоминает библейскую историю про Давида и Голиафа, — счел нужным высказаться египтянин. — Будем надеяться на ее ловкость и быстроту — если он ее хоть заденет — девушке не жить.
Голиаф ударил. Фатима, отстранившись ровно настолько, чтобы не попасть под огромный кулак, нырнула вниз под противника, ткнула ему под дых рукой и шустро отскочила в сторону. Голиаф мотнул головой, попытался ударить снова, но вдруг нелепо качнулся и, закатив глаза, хряпнулся всей своей тушей в поднятую над землей пыль.
Над двором повисло растерянное молчание.
— Господи Иисусе! — обозвался молчавший до сих пор Сарабун. — Такого я не видел даже у лучших лекарей. Эта… этот воин смог на глаз определить, где у него находятся почки, что редко удается сделать на ощупь даже опытнейшим целителям, и нанес удар точно в их основание. Немудрено, что противник потерял сознание, от такой боли у любого сразу же темнеет в глазах…
Поставившие на Фатиму зеваки восторженно завопили. Ольгердов "хашар", откровенно опасаясь продолжения поединков, угрюмо молчал.
Пока Ольгерд принимал окончательное решение, к девушке подошел богато одетый человек и начал что-нашептывать ей на ухо. Выслушав его, Фатима отрицательно мотнула головой, в ответ на дальнейшие уговоры вскинула руку и что-то угрожающе пробормотала. Того как ветром сдуло.
— Кто это был? — спросил Ольгерд
— Этот сын лисы и шакала держит на базаре шатер, где показывают кулачные бои, — ответила девушка. — Предлагал большие деньги за то, чтобы я у него выступала. То есть выступал.
— И что?
— Ответила, чтобы он шел к большому фонтану и любил сам себя в кулак, пока я не лишила, то есть лишил его мужского достоинства. Мое воинское искусство не продается для шутовства.
Ольгерд покачал головой, занял отдельный командирский навес и, не говоря ни слова, указал "казачку" на место слева от себя. Фатима, не скрывая радости, кивнула, села, скрестив под собой ноги, и замерла китайской фарфоровой статуэткой.
Поединки, как это и бывает среди отчаянных голов, для которых авторитетом служит лишь воинская доблесть да полководческая удача, окончательно растопили лед между Ольгердом с его компаньонами и и христолюбивым воинством, согласившимся стать под зеленое знамя ислама. Вновь назначенные десятники, которых ради для пущей важности Ольгерд приказал величать по-мальтийски, лейтенантами, взялись муштровать своих подчиненных не за страх а за совесть, так что уже к концу первого дня даже далекому от воинских дел Сарабуну стало ясно, что под рукой литвина оказалось пусть небольшое, но вполне боеспособное войско.
Ближе к закату на подворье как бы проездом заглянул Темир-бей. Поглядел, как под руководством генуэзца отряд отрабатывает перестроение в пешем копейном строю из двух в четыре шеренги, поцокал языком. На требование Ольгерда выделить отряду походных лошадей — по одному коню под седлом на человека и еще десяток вьючных для обоза, согласно кивнул.
К концу следующего дня, когда Ольгерд стал по одному десятку выводить своих солдат за стены крепости, чтобы проверить конную выездку, за ним среди наемников, а вслед за ними у крымчаков, ногайцев, разноплеменных горожан и турецких хозяев Кафы, окончательно закрепилось странное прозвище "Капитан Хашар".