Черный город
Шрифт:
А к нему уже бросилась городская стража — солдаты в куртках из воловьей кожи; человек шесть схватили Ворона под уздцы, один пырнул коня пикой в живот, конь жалобно заржал от боли и, смертельно раненный, взвился на дыбы. Гёргей, не потеряв самообладания, выхватил саблю и первому же из солдат, пытавшемуся стащить его с коня, отрубил руку. Но на помощь шестерым солдатам бросились человек двадцать озверелых бюргеров, горевших жаждой мести, и стащили Гёргея на землю.
— Наконец-то! Попался ты нам в руки, негодяй!
Все это происходило на глазах приверженцев, родичей и друзей Гёргея. Но они находились по другую сторону решетки и ничем не могли помочь ему.
— И пальцем не смейте его тронуть! — прозвучал громовой голое вилликуса Гутфингера.
Бюргеры недовольно заворчали:
— А что нам его жалеть? Он нашего бургомистра-то убил? Значит он — наша добыча! — закричал кровожадный мясник Мартон Хорнбост.
— Помни: барин — везде барин! — пояснил вилликус, но, видя, что его слова вызвали недовольство, озорно подмигнув, добавил: — Ведь нам нужно его целиком, а не по частям доставить почтенному сенату. Давай веди его в ратушу! Да побыстрее!
Положение становилось невеселым. Всю площадь, насколько можно было это разглядеть сквозь туман (кстати, он начал рассеиваться), запрудили бюргеры в кожаных куртках-панцирях и городские гайдуки. По углам улиц, выходящих на площадь со стороны Нижних ворот, стояли пушки (знаменитые пушки Тёкёли), вокруг них проворно хлопотали пушкари. О быстром освобождении не могло быть и речи, даже если к городу соберутся дворяне со всего Сепеша. И Гёргей, покорившись судьбе, шел под конвоем гайдуков, смелый, прямой, ни с кем не говоря ни слова. (Станет говорить он с какими-то гайдуками.) Только попросил отыскать его шапку, сказав презрительным, властным тоном:
— Найдите шапку. А за камень на кокарде я вам пятьдесят форинтов заплачу.
Вилликус кивнул головой.
— Пойди, Поханка, — приказал он одному из гайдуков. — Найди шапку, хоть из-под земли достань!
В ратуше, когда привратник распахнул дверь и Гёргей, сопровождаемый вилликусом, вошел в зал, наступила гробовая тишина. Все взоры устремились на пленника.
Сенат в полном составе сидел за зеленым столом. Отсутствовал лишь Крипеи. (Всякий раз, когда предстояло решать какой-нибудь важный вопрос, господина Крипеи схватывали колики.) Во главе стола занял свое место молодой бургомистр — бледный, с всклокоченными длинными волосами до плеч (как видно, в тот день их еще не касался гребень), зато глаза его горели торжеством.
На столе перед ним белели исписанные листки бумаги. Чуть поодаль, почти на середине стола, стоял застекленный ящичек с забальзамированной рукой Кароя Крамлера. Сегодня она была сильнее всех живых рук. Сегодня — ее день, сейчас она нанесет, удар!
Молодой бургомистр заговорил звучным голосом, зловещим, как погребальный колокол:
— Сударь, вы — Пал Гёргей Гёргейский и Топорецкий, вице-губернатор Сепеша?
— Да, я, — глухо отвечал Гёргей.
— Вы застрелили бургомистра Лёче — Кароя Крамлера, чья рука в качестве corpus delicti [Вещественного доказательства (лат.)] находится здесь?
С этими словами Фабрициус протянул руку за ящиком и повернул его застекленной стороной к обвиняемому.
— Да, я стрелял в него, — коротко ответил вице-губернатор, даже не взглянув на ящичек.
— Можете вы сказать что-нибудь в свое оправдание?
— Да, могу.
— Говорите.
Гёргей сердито одернул ментик, сбившийся на одно плечо.
— Но не перед вами. Вы мне не судьи. Перед лицом правомочных судей, если таковые будут, я изложу причины, оправдывающие мои действия.
— Вы ошибаетесь, — возразил бургомистр, — Сенат города Дёче имеет полное право судить вас, сударь. Господин Донат Маукш, найдите шестидесятый параграф.
Перед Донатом Маукшем на столе лежала толстая книга в кожаном фиолетового цвета переплете, с серебряным, покрытым эмалью окладом и большим, в орех величиной, смарагдом на середине его. Это была знаменитая "Zipser Willkiihr" ["Сепешская воля" (нем.)], дражайшее сокровище Лёче, — книга, где были записаны законы и привилегии саксонцев.
Донат Маукш нервно переворачивал листы книги, поскольку получил приказ действовать быстро, но чем больше он старался, тем хуже у него получалось.
— Черт побери, не найду никак! — смущенно бормотал бедняга. — Вот, наконец-то!
— Читайте вслух! — приказал бургомистр.
— Стоя?
— Нет, можете читать сидя. Господин Маукш понюхал табаку из табакерки и зачитал "шестидесятый параграф".
— "Ab unszer Lewthe einer wunth wurde von eynem Edlingen ader von seyner holden in evner Stadt ader Margkte ader Dorffe szo soil er sein sach suchenn mitt eynem Rechten in des eygens hatterth do es ym geschehen ist…"
Фабрициус перевел написанный на старосаксонском языке текст на разговорный немецкий:
— "Если кто-либо из наших людей будет ранен дворянином или крепостным в городе, местечке или селе, правосудия ои должен искать у того, кто владеет землею, где убийство сие совершилось". Так гласит "Сепешская воля". Той землей, где произошло убийство, владеет город Лёче. Думаю, это ясно.
Все время, пока зачитывали закон, Гёргей вертел на пальце свой перстень с опалом, переливавшимся множеством оттенков.
— Я протестую, — сказал он в конце.
Бургомистр пожал плечами и, подозвав к себе вилликуса, распорядился отвести обвиняемого в соседнюю комнату. За ним пришлют, пояснил он, когда потребуется.
Не дольше четверти часа, а может быть, и того меньше, длилось судебное заседание.
Возвратившийся в зал вилликус — он имел право присутствовать на заседании — получил новое распоряжение: ввести обвиняемого в зал. Распахнув дверь, вилликус крикнул:
— Пал Гёргей, войдите.
Голос вилликуса был странным, дрожащим.