Черный клинок
Шрифт:
Если бы я взялся подсчитать число ударов своего сердца в тот короткий период, то мне не хватило бы всей моей жизни. Я скользил, я летел в сжатых челюстях времени, чувствуя себя меньше самой крохотной песчинки, пронзая недра вечности. Я перестал дышать, и кровь, я был уверен, застыла в моих жилах. А может, я просто перестал ощущать себя, может, время прекратило свой бег?
Минако сама расстегнула на мне окровавленную и пропитанную потом одежду. Я огляделся вокруг. Все в палатке показалось мне таким же далеким, как и Вашингтон, все виделось словно сквозь туманную призму. Одежда Минако свободно просочилась
Кожа у нее оказалась чистой и гладкой, маленькие груди были тугие, как у восемнадцатилетней девушки. Линии ее тела были совершенны. Она перевернулась на живот и подалась назад. Изгибы ее позвоночника и мышцы на лопатках походили на дремлющую зыбь озера. Великолепная россыпь ее густых черных волос, подобно распластанным крыльям ворона, слегка трепетала поверх ее рук, видны были лишь ее пальцы, мастурбирующие между моих ног. В экстазе я захотел было закрыть глаза, но тогда не видел бы ее, изогнувшуюся и раскрывшуюся передо мной, а этого допустить я не мог. Ради еще большего наслаждения я раздвинул ее ягодицы и запустил руку несколько пониже, прямо в ее теплую и влажную женскую плоть. Она вздрогнула всем телом и подалась назад и немного вверх, навстречу мне. Не в силах больше сдерживать себя, я сладострастно застонал и плавно вошел в глубь.
В экстазе я входил все глубже и глубже, пока не почувствовал совсем рядом источник жизни.
А затем все кончилось – быстро, слишком быстро! – и я, ослабленный и размягченный, медленно и плавно вышел из нее.
...Сразу же после этого Торнберг захотел взять меня за руку, но, как мне показалось, не в порыве своей страсти, хотя, вне всякого сомнения, он был охвачен этим чувством, а просто потому, что не смог получить сполна того, чего так сильно желал от полового сношения со мной. Теперь он ощущал непреодолимое желание добиться этого другим путем.
Разумеется, он получил чрезмерное наслаждение, как, впрочем, и все другие мужчины, с которыми мне доводилось быть близкой. Они просто не могли противостоять моим желаниям, а я не могла никак удовлетвориться, может, из-за своей дьявольской ненасытности. Оно, может, и смешно, если бы не было так грустно, что я, которой самой судьбой предназначено выносить в чреве небывалого ранее ребенка, не могла получить от акта, ведущего к продолжению рода, ни малейшего удовольствия. Мне тогда было уже шестьдесят лет, по нормальному исчислению возраста, а у меня все еще продолжались менструации и я по-прежнему могла родить ребенка, будто мне только что исполнилось двенадцать.
Он, разумеется, интуитивно познал мою натуру, разгадал секрет, за который готов был заплатить жизнью. Но только после полового сношения, когда он, подобно ужу, выскальзывал из меня, я поняла, какую ошибку совершила. С самого начала я считала, что именно он обладает некоей силой и потому нашел меня здесь, в этой глуши, что он разгадал мою естественную природу и как раз от него-то я должна вобрать в себя семя жизни.
Я все проделала как надо и вступила в половую связь с врагом, потому что это было предначертано мне судьбой. Но я жестоко ошиблась. Целиком и полностью я положилась на «макура на хирума», забыв о предупреждении родной бабушки. Ведь Кабуто
Слишком поздно до меня дошло, что вовсе не семя Торнберга Конрада III оплодотворит мое чрево. В заблуждение меня ввела его слепота и профессиональная способность ощутить мою ауру (у его приятеля Вулфа Мэтисона ничего подобного я не почувствовала). По сути дела, я ничуть не сомневалась в этом, и, хотя такая способность показывала, что он наверняка обладает какой-то формой ясновидения, тем не менее после нашего полового акта, когда душа должна была бы полностью раскрыться и стать уязвимой, все равно как перед смертью, я смогла прикинуть силу его психической энергии и обнаружила, что она находится в зачаточном состоянии и мне от нее проку мало.
И все же я забеременела от его семени. Ведь это случилось как раз в тот самый момент цикла, когда у меня созрели яйцеклетки и органы мои подготовились к оплодотворению. Я ничуть не сомневалась, что забеременею и буду вынашивать его ребенка.
И вот, когда он взял мою руку, пытаясь отыскать ключ к моей сокровенной загадке, к «макура на хирума», мне страстно захотелось подняться и ногтями выцарапать ему глаза. Но ничего подобного я, конечно же, не сделала. Вместо этого я кротко улыбнулась ему, такому сильному, крупному мужчине, и поцеловала его ладонь.
– Я не враг тебе, – врала я. – Теперь ты видишь, что я не хочу причинить вред ни тебе, ни твоему другу?
– Но ведь ты не отдаешь назад мой рюкзак, – заметил он, – будто знаешь, что в нем лежит.
Кем бы он ни оказался, но дураком не был. По сути дела, он уже доказал, что является исключительно умным и находчивым человеком, чему, без всякого сомнения, обязан зачаточному состоянию «макура на хирума», дремлющей внутри него.
– Да вовсе нетрудно догадаться, что ты принес в нем, – добродушно сказала я. – Эксперименты провожу я и никому не позволю совать свой нос в их результаты.
– А результаты, – подковырнул он, – таковы, что ты сжигаешь людей живьем.
Безусловно, он был прав, но говорить ему об этом не следовало.
– Минако, – продолжал Торнберг, – я пришел сюда, чтобы узнать, чем ты тут занимаешься. Кое-что мне удалось выяснить, но нужно знать все. А волноваться тебе не следует. Как тебе стало известно, официального расследования я не провожу, оно носит сугубо частный характер, и руковожу им я и только я.
Тогда я взглянула на него по-особенному я, чуть приоткрыв рот, произнесла:
– А это роли не играет. Я не могу позволить тебе вернуться с результатами анализов.
– Ну, теперь-то, когда я встретил тебя, плевать мне на эти результаты, – сказал он, обнимая меня. – Все, чего мне хочется, так это стать частицей тебя, узнать твою тайну. Ты что, думаешь, что я настолько глуп, чтобы рассказать тебе о своих открытиях?
Я почему-то решила, что он вот-вот бросит меня на пол я снова овладеет мною. «Мужчинами, – еще подумала я, – удивительно легко манипулировать. Стоит только положить руку им на пах – и пожалуйста, делай с ними что хочешь. Разве после этого удивительно, что я отношусь к ним с таким презрением?»