Черный кот. Три орудия смерти (сборник)
Шрифт:
– Но ведь сейчас дела обстоят намного лучше, – сказала Миллисент.
– Да, – кивнул он, – все гораздо лучше, но от этого только хуже. Это самое скверное. – Он, умолкнув на несколько мгновений, продолжил свой рассказ негромким голосом, сдерживая эмоции: – Джек и Норман – хорошие ребята, настолько хорошие, насколько это возможно, – произнес он. – Они сделали все, что было в их силах. Но ради чего? Они сделали все возможное ради того, чтобы показать товар лицом. Чтобы тщательно все замаскировать. Нанести новый слой побелки на усыпальницу. Чтобы все злодеяния остались в прошлом и быльем поросли. Чтобы о них забыли и тщательно избегали любого упоминания об этих злодеяниях. Чтобы о них думали лучше – снисходительнее. В конце концов, кто старое помянет… Но это не имеет никакого отношения к реальному положению дел и реальному миру, к этому миру, где рай встречается с адом. Никто не извинился.
– Я начинаю понимать, – кивнула Миллисент. – Вы необыкновенный человек.
– И в тот момент я поклялся, – продолжал Алан, – что меня станут называть так, как должны были бы называть его. Я буду носить имя «вор», потому что он его заслужил. Меня будут презирать и отвергать. Возможно, меня даже посадят в тюрьму, потому что я решил таким образом занять место своего отца. Да, я унаследую его деяния. Я буду истинным его наследником.
Миллисент слушала Алана, застыв на месте словно статуя. Но последние слова он произнес с выражением, которое вывело ее из этого состояния. Она совершенно безотчетно направилась к нему с возгласом:
– Вы самый удивительный и невероятный человек в мире! Никто, кроме вас, не способен на такое колоссальное безумие.
Он, перехватив Миллисент на полпути и с силой стиснув ее руки, ответил:
– Вы самая удивительная и невероятная женщина в мире. Никто, кроме вас, не способен остановить меня в этом безумии.
– И это тоже кажется мне ужасным, – отозвалась она. – Я не хочу чувствовать, что разрушила такое сказочное и величественное безумие. Возможно, я совершила ошибку. Но разве вам самому не кажется, что на пути этого безумия встали и другие препятствия?
Он с серьезным видом кивнул, продолжая смотреть ей в глаза, которые никому не показались бы самодовольными или горделивыми.
– Теперь вы знаете всю историю из первых уст. Я начал как грабитель, исполняющий роль Санта-Клауса. Я вламывался в дома и оставлял подарки в сейфах и шкафах. Мне было жаль старину Крейла, потому что его занудная жена не позволяла ему курить. Поэтому я подбросил ему немного сигар. Но я не уверен в том, что это не принесло ему больше вреда, чем пользы. Потом я решил, что мне жаль вас. Мне было бы жаль кого угодно, кто работал бы секретарем в нашей семье.
Она тихонько рассмеялась и дрогнувшим голосом произнесла:
– И вы решили подбодрить меня, подбросив мне серебряную брошь с цепочкой.
– Но в этом случае, – продолжал он, – брошь зацепилась за ваше платье.
– Она также слегка оцарапала мою тетушку, – добавила Миллисент. – И в целом стала причиной некоторых осложнений, вы не находите? И вся эта затея с карманами бедняков… Я почему-то не могу отделаться от ощущения, что это могло навлечь беду как на них, так и на вас.
– Бедность – это уже беда, – мрачно откликнулся он. – Я не кривил душой, когда говорил: меня возмущает то, что неимущим даже попрошайничать запрещено. Поэтому я и принялся подбрасывать им подарки, пока они не начали просить милостыню. Но вы правы в том, что долго все продолжаться не могло. И я извлек из этого еще один урок. Теперь понимаю кое-что о жизни, истории человечества, чего не понимал раньше. Почему людям, которых посещают подобные безумные видения и обеты, которые хотят приносить искупительные жертвы и молиться за этот испорченный мир, тем не менее не удается делать это везде и повсюду? Они вынуждены жить по правилам. Они вынуждены удаляться в монастыри и скиты. По отношению ко всем остальным так даже честнее. Но отныне, когда я буду видеть величественные темницы молитвы и уединения, когда мне удастся бросить взгляд на их холодные пустые коридоры и кельи, я буду понимать. Я буду знать, что в сердце этого строгого правила и рутины живет самая безумная свобода воли человека, водоворот вольности.
– Алан, вы меня снова пугаете, – произнесла Миллисент. – Вы вдруг напомнили мне одного из этих странных и стремящихся к уединению людей, как будто вы тоже…
Он энергично затряс головой и, не дав ей закончить, произнес:
– Нет. О себе я тоже все понял. Очень многие люди совершают в юности эту ошибку. Но есть такие люди, и есть другие. Я из других. Вы помните нашу первую встречу, когда мы говорили о Чосере и броши с девизом «Amor vincit omnia»?
Продолжая держать ее за руки и внимательно глядя ей в глаза, он повторил вступительное слово Тезея из «Истории рыцаря» [49] , посвященное святости брачных уз. Он произносил эти благородные слова, как будто они являлись живым языком, и точно так же я их изложу здесь, пусть даже мне придется тем самым огорчить уважаемых литературных обозревателей.
49
Новелла из «Кентерберийских рассказов» Дж. Чосера.
А затем он стремительно склонился над ней, и она поняла, почему ей всегда казалось, что сад хранит какую-то тайну и что он как будто замер в ожидании чуда.
50
Пер. И. Кашкина.
Преданный предатель
Будет лучше, если ни читатель, ни писатель не станут выяснять, в какой именно стране произошли эти необычайные события. Думаю, это не имеет особого значения. Достаточно поверить в то, что это случилось не на Балканах, куда ринулись со своими главными героями многочисленные авторы, следуя примеру мистера Энтони Хоупа, поместившего там свою Руританию и организовавшего в ней собственный coup d’etat [51] . Балканское королевство тем удобнее, что королей там убивают, а деспотические правительства свергают регулярно и с милым сердцу проворством. Что касается освободившейся короны, то она может достаться любому проходимцу, как хорошему, так и плохому. Но зато на Балканах владельцы сохраняют свои фермы, участок земли, сад или виноградник переходят от отца к сыну, и на грубоватую справедливость крестьянского землевладения никто не посягает, делая его предметом крупных финансовых операций. В общем, в Балканском королевстве семья может рассчитывать на некоторую безопасность и преемственность, при условии, что это не семья короля.
51
Государственный переворот (фр.).
Но в том королевстве, о котором пойдет речь ниже, все обстояло совершенно иначе! Как бы мы его ни назвали, оно в любом случае представляло собой высоко цивилизованное общество, в котором царили покой и порядок. Королевская семья ощущала себя в полной безопасности, охраняемая полицией и конституционными ограничениями. Образцовый порядок в нашей стране граничил со скукой и монотонностью, и в ней никогда никого не свергали, не считая мясников, пекарей, свечников и прочих мелких торговцев, а также обыкновенных граждан, по недосмотру перешедших дорогу крупному бизнесу. Это вполне могло быть одно из мелких германских государств, всецело полагающихся на свои шахты и заводы, либо одно из бывших владений Австрийской империи. А впрочем, это не имеет значения.
Чтобы привлечь к данной истории внимание читателя и заверить его в ее достоверности, скажу только, что речь идет о более чем современном и просвещенном сообществе, преуспевавшем во всех сферах жизни, но в конце концов оказавшемся на волосок от революции. Речь идет не о каком-то там пустячном дворцовом перевороте с несколькими убитыми принцами, а о настоящей всеобъемлющей революции, которая могла начаться со всеобщей забастовки и скорее всего закончилась бы разрухой и голодом.
Это было тем более вероятно, что события подобного рода уже разворачивались в соседнем развитом государстве и после нескольких месяцев бессмысленной гражданской войны завершились победой одного из шестерых революционных генералов. Победителем оказался некий генерал Каск, доблестный воин, вступивший в революционную борьбу во главе размещавшихся в тех местах колониальных войск. Поговаривали, будто он мулат, что немало утешало тех, кого он поверг. Что касается нашей страны, которую мы назовем Павонией, то он имеет к ней отношение только в качестве примера грядущих несчастий.