Черный лебедь
Шрифт:
– А почему так думаешь ты?
И так резко спросила, что он шарахнулся от нее как черт от ладана.
– Я так не думаю!
Но Настя не отвела взгляд – продолжала пристально смотреть на него. Лицо суровое, обличающее.
– А я вижу, что думаешь!
– Я всего лишь допускаю, – сдался он.
– Значит, есть причины. Давно у твоего отца роман с Евгенией Эдуардовной?
– Я же говорил – у них это еще с института. Да и ты читала.
– А ты читал?
– Да. Ночью. У тети Лены выпросил.
– Ты знал, что, возможно, Всеволод Владимирович не твой родной отец.
– Родной.
– Так, понятно. У Евгении Эдуардовны есть дети?
– Нет. Н-не знаю.
– Где она живет?
– В Москве.
– Отец бывает у нее?
– Не знаю. Он часто в Москву летал, по делам.
– Как часто она бывала у вас в доме?
– Пока мама была, я вообще ни разу ее не видел. А тут нарисовалась. Отец сказал, что случайно ее встретил, пригласил. Мне кажется, соврал. Она красивая, у нее особая энергия, мужчины такую бабу за версту чуют.
– Где она сейчас?
– В Москве. Отец ее вчера рано утром отвез. На вертолете. Ее отвез, нас забрал.
– Ты понимаешь, что у них любовь? – Настя не снижала заданный экспрессивный темп.
– Знаю. Но знаю, что отец маму очень любил.
– А он мог простить ей измену?
– Не знаю. То есть я думаю, что нет. Но ведь он простил ей. Ну раньше она с мужчиной одним жила. Я его даже помню, так, смутно очень.
– А ты уверен, что он ей это простил? Может, до конца и не простил.
– Не знаю, – пожал плечами Юрий. – Это у него нужно спрашивать.
– А про Макса у кого спрашивать? Тоже у него? Или ты скажешь?
– Да скажу. Макс был с ней. Его тоже опознали. Татуировка у него особая была.
– Что бы ты сделал со своей женой, если бы застал ее в постели с любовником?
– При чем здесь я?
– При том, что я спрашиваю у тебя! Что бы ты сделал?
– Мало бы ей не показалось.
– Ты мог бы ее ударить, застрелить?
– Ну, насчет застрелить не знаю.
– Но ударить бы смог. А твою маму не били. Ее отравили газом.
– Да, я слышал эту версию.
– Впрочем, это всего лишь предположения. Вскрытие, как говорится, покажет.
– И долго ждать?
– А это как патологи чесаться будут. Но мы ждать их не будем. Мы будем думать сейчас. Давай начнем с самого начала. Когда пропала твоя мама?
– Да где-то в конце апреля. Сейчас точное число скажу.
– Точное число – это для протокола. Нам это пока ни к чему. Так, мама твоя пропала в конце апреля. А когда появилась Евгения Эдуардовна? Я сама скажу. В конце мая она появилась, грубо говоря – через месяц. Сама приехала или ее твой отец привез?
– Отец говорил, что в городе ее случайно встретил. Она родителей навестить приезжала. Ну и пригласил к себе.
– Раньше не встречал, а как мама твоя пропала, так встретил. Так-так.
Настя пыталась ухватиться за ускользающую мысль. Интуитивно чувствовала, что эта мысль сможет вывести ее на верный путь, но никак не могла ее поймать.
– В город, к родителям приезжала. А сама в Москве живет?
– В Москве. Ты уже спрашивала, – напомнил Юрий.
– В Москве, в Москве. А родители здесь.
– Здесь. Тебе что, плохо?
Настя не обратила внимания на вопрос. Пусть у нее такой вид, что хочется угостить ее ваткой с нашатырным спиртом, пусть Юрий считает ее сумасшедшей. Все равно. Кажется, она нащупала нить.
– Она в Москве, родители здесь. А Москва не очень далеко, – не в силах развести склеившиеся у переносицы глаза, пробормотала она.
– Ты не заболела?
– Нет. А отец твой из Афгана вернулся. Изуродованное лицо. Никто не ждет. Нужна пластическая операция, денег нет. А тут фамильные драгоценности. Но как их найти? Нужен план усадьбы. Краеведческий музей. Эдуард. Эдуард Станиславович. Отец Жени. Твоя мама пропала – Женя появляется. Твой отец нашел сокровища – она появляется. Как она узнала, что мама твоя пропала – не знаю. Как она узнала про клад – отец мог подсказать. Всеволод Владимирович ей не был нужен. Ей клад нужен был.
Настя порывисто провела пальцами по голове в попытке причесать взъерошенные извилины.
– Ты хочешь сказать, что тогда, давно, эта... ну, эта вернулась к отцу из-за клада?
Даже при всей своей неприязни к Евгении Эдуардовне Юрий не мог принять предположение, выдвинутое Настей. Да и ей самой оно казалось нелепым. Но какое-то седьмое чувство подсказывало ей, что истина где-то рядом.
– Я ничего не хочу сказать. Я пока что думаю. А думаю о том, что Вадим меня бросил.
– Какой Вадим?
– Жених мой.
– При чем здесь это?
– При том, что я ему этого никогда не прощу. Любить буду, но не прощу.
– Я тебе за байки про твоего Вадима не плачу.
– Да заткнись ты!
Юрий своими глупыми комментариями сбивал ее с мысли. А Настя была так увлечена брожением по лабиринтам женской логики, что нагрубила ему без всякого стеснения. Да и за себя было обидно. Вадим хоть и сволочь, но это ей решать, думать о нем вслух или нет. И не надо ее деньгами попрекать.
– Вадим замуж меня звал. А потом эта стерва появилась. Она с Вадимом, а я у разбитого корыта. И отец твой ушел к твоей матери. И Женя осталась у разбитого корыта. Думаешь, она ему это простила, а?
– А разве нет? Ты же должна знать, что у них в поезде было.
– В поезде. Когда он в Афган ехал?
«Она даже внешне изменилась. Заметно похудела, как будто даже подросла. Модная прическа, выщипанные брови, удлиненные ресницы, косметические тени под глазами, на щеках искусственный румянец, накрашенные губы – все в меру, без налета вульгарности. И очень красиво. Одета она была тоже по моде. Джинсовая курточка, шелковая блузочка, короткая юбочка из той же „варенки“, изящные полусапожки на длинном каблуке. Женя стала еще краше, еще более волнующей. Настоящая красотка из тех, на кого буйно реагируют мужики. Модная, легкая, утонченная...» Так описывал Женю старший лейтенант Сокольский, такой она была, когда он встретился с ней в поезде спустя два с лишним года после расставания с ней. Кем она была, а кем стала. Расцвела девушка за это время, стала модной красоткой. Значит, не так уж ей и плохо было без Всеволода. Но вот встретила и снова в любовный омут с головой. А когда она утром выходила из купе, наткнулась на женщину, жившую в одном дворе с Майей. Она могла рассказать ей об измене мужа. И она ей рассказала.