Черный легион
Шрифт:
— Ни тот ни другой. И это плохо. Но сведения достоверны. Летать-то им приходится самолетами люфтваффе, где меня знает каждый сопливый новобранец.
— Надежный источник. Но почему тогда Вольф до сих пор не предупредил нас? И вообще, что за чертовщина? Пока я, рискуя головой, обнюхиваю весь Ватикан, здесь, в тылу, уже все решили. Все свели на нет.
— Не надо бы столь резко, штурмбаннфюрер, — с особой интонацией произнес генерал его чин, подчеркивая, сколь мизерен он в сравнении с чином и положением в рейхе обергруппенфюрера Вольфа.
— В любом случае я сделаю все возможное, чтобы тоже оказаться у фюрера. Самый раз доложить ему о подготовке операции. Он ведь требовал этого доклада.
— Вот на это я и рассчитываю. Это серьезный шаг.
78
Стук копыт. Ржание взбесившихся лошадей. Тысячеглоточный рев, круто замешанный на оглушительном звоне сабельной атаки…
Поручик Розданов очнулся как раз тогда, когда тяжелый клинок врага пламенем Божьей свечи мелькнул перед его лицом и могильно врубился в голову. Он очнулся с какой-то внутренней убежденностью, что удар этот легко и мгновенно перенес его в мир загробных видений, и кряжистая фигура в черном мундире возрождалась перед ним из обморочного небытия, словно полузабытый образ невесть когда преставившегося предка.
— Вынужден разочаровать вас, поручик Розданов: это все тот же бренный богоугодный мир, из которого вы столь неудачно пытались уйти.
«Пытался уйти? — отозвалось в сознании поручика. — Я лишь пытался уйти?»
По запаху йода и еще каких-то медикаментов Розданов догадался, что находится в госпитале. А черный мундир, нахраписто выбивающийся из-под небрежно наброшенного на плечи белого халата, подсказывал: перед ним офицер-эсэсовец. И это не видение.
— Если вы считаете меня призраком, то ошибаетесь, — ясно слышал он голос эсэсовца. Хотя слова долетали откуда-то из потусторонья, словно эхо, отраженное от стены вечного молчания. Вечного молчания…
Розданов силился что-то произнести, но слова умирали, так и не родившись. Эсэсовец уловил его усилие и, склонившись, вопросительно всмотрелся ему в глаза. Взгляд его показался Розаднову леденящим душу взглядом из преисподней.
— Вы слышите меня?
Большим усилием воли поручик попытался кивнуть, но это ему не удалось.
— Ранение, как ни странно, легкое, — чеканил немец на чистом русском. — Судить вас не будут. Вы поступили, как велит честь офицера Что касается майора Рашковскош — его мы накажем.
Соседняя койка была пуста Кроме них, в палате никого. Рванула дверь медсестра, но, наткнувшись на суровый взгляд эсэсовца, вышла. Розданов, однако, успел заметить, что ноги у нее высокие, налитые — ноги красивой женщины из все того же бренного богоугодного мира.
— Вы прекрасно слышите меня. И понимаете, — не спрашивал, а скорее внушал ему немец.
Розданов едва заметно кивнул. Или, может, ему только показалось, что сумел кивнуть. Во всяком случае эсэсовец уловил это движение.
— Я — гауптштурмфюрер Штубер. Мы встречались с вами в кабинете Рашковского.
— Штубер, — едва слышно повторил Розданов.
«Да, это он». Только теперь вспомнил поручик, где видел этого немца. Он сразу отметил про себя, что лицо знакомое и принадлежит явно не его предку, подполковнику Розданову, застрелившемуся в Первую мировую в ту минуту, когда его, раненого, немцы пытались взять в плен.
«А ты даже застрелиться по-человечески не сумел, — упрекнул себя поручик. — Зато с какой дьявольской неотвратимостью повторяется судьба».
— Говорят, какое-то время вы жили в Италии. И владеете итальянским. Верить?
— Верьте, — прохрипел Розданов. Голова его пылала такой адской болью, словно в ней разгорался огромный костер. И черти плясали на углях.
— А потом вброд преодолели Ла-Манш, после чего сумели изучить английский.
«Что ему нужно от меня? Лучше бы погасил это страшное пламя. Ах да, он ведь не врач. Он — палач. Он явился сюда не гасить, а разводить костер».
— Я спросил вас об английском.
— Английский знал с детства, — оказывается, говорить не настолько трудно, как он ожидал. Главное решиться. Но левая часть груди отмерла. Неужели действительно отмерла?!
— И немного владеете французским. Как всякий уважающий себя русский дворянин.
«Как всякий уважающий себя… Верно заметил. Дворянин-офицер, не сумевший пустить себе пулю в лоб, чтобы достойно уйти. В среде русского офицерства такое считалось еще ббльшим позором, чем стерпеть плевок в лицо».
— Со своим итальянским вы бы мне сейчас очень пригодились, Розданов. Вам не повезло вдвойне: упустили еще один шанс. Впрочем, с английским тоже понадобитесь, как и с русским. Врач обещает поставить вас на ноги уже через три недели.
«Через три… недели?! — изумился Розданов. — Но ради чего? Чтобы опять бродить по этой проклятой бойне, именуемой Европой? Так ведь хватит уже. И так по горло в крови».
— Прострелены только мягкие ткани. Сам Бог вас хранил. Я же прикажу усилить лечение.
— Зачем?
— Из нежности, Розданов, — хищно улыбнулся Штубер. Из человеколюбия. Нет ничего ценнее в этом мире, чем вернувшиеся с того света полиглоты. И с Богом поговорить успели, и никакой смерти уже не боятся.
— Из человеколюбия… Полиглоты с того света… — устало, словно в бреду повторил Розданов. Он все еще был слишком слаб для таких бесед.
— Я понял: вы пока еще на грани. Мое время истекло.
— Что меня ждет? — вовремя спохватился поручик. Когда еще представится случай увидеться с этим эсэсовцем?
— Служба, лейтенант вермахта Розданофф, служба. И не смейте залеживаться здесь, пора в строй.
— Меня восстановят в чине? Обойдется без суда?
— Будем считать, что приговор уже приведен в исполнение. Теперь вы под моим покровительством.
— Тот парень, лейтенант-краснопер, что в камере?..
— Беркут? Жив. Я понимаю: вам бы обоим поскорее туда перебраться, к ангелу под крыло, в вечность, — наклонился над ним Штубер. — Я, признаться, и сам не прочь. Надоело. Но пока что вы мне понадобитесь здесь, — оскалил он крупные прочные, лишь слегка обкуренные зубы. — А когда придет пора отправлять вас ТУДА, я об этом сам позабочусь. Лично.