Черный легион

Сушинский Богдан Иванович

— Сколько вас пришло с фельдфебелем? — допила Анна содержимое своей рюмки.

— Вместе с ним — трое. Ошибаюсь, четверо. Вместе со мной. Я пришел чуть позже. Последним. По адресу.

— Четверо? — переспросила Анна. Вновь поднялась и удивленно уставилась на Фройнштаг. Но та лишь рассеянно пожала плечами и рассмеялась. Недавно о том же спрашивала обер-лейтенанта она сама.

— Ты уже, очевидно, была в постели, — безнадежно махнула пустой рюмкой Анна. — Оказалась готовенькой еще раньше меня. Никогда не умела пить. Мы заметили это еще в лагере.

— В лагере? — насторожился Гардер.

— В

лагере, в лагере, — въедливо подтвердила Анна. — Что вы так смотрите на меня, обер-лейтенант? Может, вам еще объяснить, в каком именно лагере?

— Значит, вы тоже эсэсовка, — холодно, словно приговор, произнес Гардер. — Куда я попал, черт возьми? Эсэсовцы из охраны лагерей. На фронте вас просто ненавидят.

— В тылу еще больше, — хихикнула теперь уже Коргайт.

Но Фройнштаг так хихикать не умела. Ухватив бутылку с остатками вина, она изо всей силы запустила ею в дверь, рядом с головой обер-лейтенанта. Если бы тот не успел отклониться за порог, осколки наверняка иссекли бы его лицо, не хуже чем осколки гранаты.

— Прекрати! Что ты делаешь?! — окрысилась Анна. — Соседи и так уже трижды доносили в полицию. Если бы не мой покровитель-штурмбаннфюрер…

— У каждой из нас свой покровитель-штурмбаннфюрер, — только сейчас вспомнила Фройнштаг о неожиданной встрече со Скорцени и телефонном звонке.

Вспомнила и ужаснулась: в каком же виде она предстанет перед «самым страшным человеком Европы»?

63

Женщины умолкли и слышали, как негромко захлопнулась дверь за убравшимся восвояси офицером-фронтовиком. Фройнштаг сразу же стало немного жаль парнишку — уже успевшего навоеваться, но все еще чувствовавшего себя неловко от того, что здесь происходило в эту ночь.

— Надеюсь, это последний. Разве что под твоей кроватью завалялся еще один? — скабрезно рассмеялась Анна. — Когда мы с тобой садились за стол, мужчин было… четверо. Разве не так?

— Тогда ты еще рассчитывала, что подойдут две подруги.

— Вместо них появились эти три болвана — санитары и фельдшер.

— Затем, судя по всему, появилась четверка во главе с фельдфебелем. Потому что этих твоих санитаров я еще помню.

— Хочешь сказать, что всего их было одиннадцать? — прикуривала Анна. Пальцы ее дрожали, как у хронической алкоголички. — Что, в самом деле одиннадцать?

— Не верю, — испуганно покачала головой Фройнштаг.

— Ну, может, не все они… способны были беситься?

— А если все?

Анна хитровато сощурилась и пожала плечами.

— Тогда я должна молиться на тебя. Иначе они бы меня попросту растерзали.

— Молись, глядя на себя в зеркало.

— Помнишь ту польку, на которую мы в один вечер напустили почти взвод альпийских стрелков из Австрии? Здоровенных, изголодавшихся парней.

— Какую еще польку? Их там было до дьявола — и полек, и альпийских стрелков.

Фройнштаг лгала. Она прекрасно помнила эту польку и даже помнила, что звали ее немножко странновато, не по-польски — Лоренция. После того как они отобрали двадцать красивейших женщин их лагеря, эта полька-студентка была

признана наиболее очаровательной среди них. Она была настолько привлекательной и казалась такой непорочно чистой, что Лилия не выдержала и затащила ее к себе в постель. Что бы там ни судачили о лесбиянской любви, а тогда она пережила одну из самых прекрасных ночей в своей жизни. Странно, что полька совершенно не сопротивлялась, наоборот, сразу приняла все условия игры. Какая это была нежность!

Когда через два дня Лоренцию подсунули полковнику из управления лагерей, Лилия откровенно ревновала ее и втайне радовалась, узнав, что полька нагрубила ему и, кажется, даже съездила по физиономии. Это по его приказу на польку напустили целое стадо отдыхавших неподалеку, в санатории, стрелков, прибывших из Югославии. Полковник наблюдал за этой оргией в «секс-бункере» из своего персонального окошечка, а Лилия и Анна — из своего, в другой комнате.

Правда, Лилии хватило только на тех первых троих… Тогда она впервые в жизни не то что увидела, а вообще открыла для себя, что, оказывается, женщину одновременно могут брать сразу трое мужчин. Она поразилась своему открытию и в то же время устыдилась дремучей невежественности в этих вопросах. О состоянии своей недавней любовницы, которую извлекли из «секс-бункера» полуживой, она тогда старалась не думать.

— Отлично ты все помнишь, — нахраписто упрекнула ее Анна. — Как и то, что переспала с этой полькой. Но это к слову. Нашими тайнами торговать не собираюсь.

— Не советовала бы, — жестко предупредила Фройнштаг. — Дал бы Господь, чтобы все окончилось благополучно.

— Имеешь в виду грешный плод?

— О плоде, как ни странно, даже не подумала. Просто сегодня у меня важная встреча. От которой зависит дальнейшая судьба.

— А моя ненасытная плоть восстала именно тогда, когда три гинеколога один за другим убедили, что ребенка мне уже никогда не иметь, — мрачно призналась Коргайт. — Вначале я впала в отчаяние и на какое-то время совершенно перестала интересоваться мужчинами. А потом вдруг со мной что-то произошло. Моя плоть словно бы возмутилась приговору эскулапов. Она взбесилась. Я начала бросаться на мужчин, как не бросалась в свои бурные восемнадцать. И уже ничего не могу поделать с собой.

— Может, и не нужно? — вспомнила Лилия «окопную философию» обер-лейтенанта Гардера. — Это всего лишь очередная причуда жизни.

64

— Помнится, Родль, вы говорили о каком-то русском офицере из армии генерала Семенова…

— Ротмистр Курбатов, господин штурмбаннфюрер. — Родль уже собрался выходить из кабинета, и неожиданный вопрос настиг его буквально у двери.

— Курбатов? — небрежно уточнил Скорцени. — Возможно. Оказывается, вы даже запомнили его фамилию.

— Но и вам он тоже запомнился, — простодушно возразил адъютант. — Такого диверсанта грешно упускать из виду.

Родль слишком хорошо знал своего шефа, чтобы допустить, что о Курбатове речь зашла случайно. Скорее всего, штурмбаннфюреру понадобился такой человек. Причем понадобился именно в России.

Скорцени отложил папку с донесениями из Рима, от агентов, которые снабжали его сведениями, связанными с окружением папы римского, и устало помассажировал виски. В последнее время навалилась уйма всяческих дел, к тому же сидение в кабинете, над ворохом бумаг, всегда утомляло его не столько физически, сколько душевно.