Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945
Шрифт:
Нефтепровод представляет собой большое скопление труб, по которым нефть из скважин близ Орджоникидзе и из Прикаспийской области перекачивается на нефтеперегонные заводы Ростова-на-Дону. Отныне русским придется транспортировать сырую нефть танкерами. Естественно, им это не понравится.
Как мы и ожидаем, обстрел продолжается. Казаки бомбардируют нас большим количеством снарядов, и это уже вызвало значительные потери среди личного состава полка. Убито по крайней мере десять солдат.
Находясь в укрытии в виде кирпичного здания на небольшой площади, я замечаю рядом с артиллерийской батареей
– Хочешь посмотреть? – спрашивает он, уступая мне место.
Навожу резкость и через несколько секунд могу различить крохотные грибовидные облачка от орудийных выстрелов.
Огонь поочередно ведут по крайней мере две батареи из четырех орудий. У казаков, должно быть, имеется также несколько станковых пулеметов – судя по тому, что пули постоянно сбивают черепицу с крыш.
Выбить их оттуда будет чертовски трудной работой. Но они блокируют дорогу. Все это просчет штаба дивизии, который не счел необходимым выслать передовые части для подавления сопротивления красных или даже разведывательные самолеты «Шторьхи» для выявления обстановки в горах.
К нам подходит майор Штресслинг, временно прикомандированный к нашему полку.
– Так, Нойман, что-нибудь наблюдаете?
Он улыбается, выглядит, как всегда, добродушным ребенком. Мне показалось легкомысленным следовать примеру Стинсмана, который вытянулся по стойке «смирно».
– Все в порядке, приятель. Расслабься! – весело говорит ему майор.
Он – блондин с румяным лицом. Его бычья шея тесно стянута воротником кителя и сзади наползает на спину. Должно быть, ему за пятьдесят. Странно, что в таком возрасте он всего лишь майор. Возможно, он был унтером в СА, который прошел по служебной лестнице все звания.
Я поворачиваюсь к нему.
– Стараюсь определить, сколько у них орудий, майор. Могу различить восемь – десять единиц, а также несколько станковых пулеметов.
Он неопределенно улыбается, ничего не говорит, поворачивается вдруг на каблуках сапог и удаляется.
Странный тип. Интересно, в чем именно состоит его работа в полку.
Я обтер лоб. Жара как в печке. С восходом солнца к зениту носить каску становится невыносимо.
Оставляю Михаэля с его биноклем и иду укрыться в полковом штабе, поскольку свободен от дежурства. Вокруг разрывы мин минометов, поэтому пробираюсь вдоль стен очень осторожно.
Вдруг слышу отдаленный шум, который быстро усиливается. Он исходит, видимо, от высоких бетонных зданий, вероятно зернохранилищ.
Затем угол улицы огибает странная процессия.
Удивительно. Она кажется абсолютно равнодушной к свистящим и воющим вокруг пулям и снарядам.
Вдруг, услышав стенания, я понимаю.
Это – похороны.
Очень странное явление – эти похороны на Кубани.
Впереди идет священник, который носит крест и подобие вышитой тиары на голове. За ним идут женщины с лицами, почти полностью закрытыми черными платками. Они нескладно рыдают, трясутся и дергаются, как будто поражены какой-то нервной болезнью. За ними следуют другие женщины без платков, которые плачут даже громче, чем те, что идут во главе процессии.
Далее несут подобие носилок, на которые
Покойную несут мужчины, у одного из них на щеках слезы. Очевидно, это муж покойной.
Скорбящие заводят необычное мелодичное пение, мягкое и благочестивое. Оно начинается по знаку одного из несущих покойную. Траурная мелодия зловеще плывет над мрачной процессией.
Процессию сопровождает приторно-сладкий запах смерти и цветов. Ее участники медленно проходят мимо, их руки раскачиваются в такт исполняющегося нараспев молебна.
Прикованный к своему месту, я усилием воли собираюсь с духом. Похоронный кортеж проходит в нескольких метрах, нарочито не обращая на меня никакого внимания. Да, сейчас в этой местности большое число эсэсовцев. Или, возможно, женщину убила немецкая пуля.
Снаряды с жутким свистом постоянно падают на деревню, разрушая дом за домом. Не прекращается грохот взрывов. И мерный, слишком мерный, звук шагов. Пронзительные вопли скорбящих. Плач женщин и прочих, которые следуют за покойной к месту захоронения, где она упокоится навеки. Продолжающееся выражение пением скорби и прощания с покойной со стороны людей в опасной для них обстановке… Во всем этом что-то глубоко бесчеловечное, почти безумное.
Пытаюсь представить на мгновение траурную церемонию на деревенском кладбище.
Возникают в воображении странные символы захоронения, сделанные из металла и часто увенчанные серпом и молотом – проржавевшие железные звезды, которые раскачиваются и скрипят над небольшими металлическими надгробиями из кованого железа и погнутых железных стержней. Странные символы без очевидного смысла. Таковы могилы в Советской России… Звезды ржавеют, завывает ветер в железных надгробных памятниках. Но это не имеет значения. Видимо, после захоронения должна быть связь между живым и мертвым.
Игнорирование смерти. В этом, возможно, один из аспектов большевистской философии.
Я вздрогнул, когда кто-то похлопал меня по плечу. Погруженный в свои довольно мрачные размышления, не заметил, как подошел Карл.
– Привет! Ты выглядишь несколько печальным. Должно быть, эта мало бодрящая церемония настроила тебя на минорный лад.
– Здравствуй, Карл! Я размышлял.
– Понятно. Но старайся размышлять на расстоянии в полкилометра дальше. Ты, кажется, не замечаешь, что обстрел продолжается. И если осколки заденут тебя, будет большая неприятность.
Крохотные металлические фрагменты действительно носились со свистом вокруг нас, роковые фрагменты. Отлетая рикошетами от более или менее использованных фрагментов снарядов, они сохраняли тем не менее способность нанести значительный урон.
– Пойдем укроемся в штабе, – предлагает Карл.
Вспоминаю, что именно туда шел, перед тем как меня охватила меланхолия в связи с похоронной процессией.
Пока мы идем, Карл сообщает, что полковник крайне взбешен. Он клянет штаб дивизии за то, что его не предупредили о проникновении казаков через долину реки Егорлык. В результате нам придется провести наугад карательную операцию.