Черный Новый год
Шрифт:
Товаровед заперла дверь и спрятала в карман шубки магнитную карточку. Саша догнала ее у макета мельницы.
– Здравствуйте, Римма Михайловна!
– Здравствуй, доченька. Видала, что на улице творится? Метель, буран. Студенец к нам раньше срока летит. Ты в отдел игрушек? И я туда же. Железную дорогу инспектировать. Загадали ее у нас.
Саша с облегчением присоединилась к женщине.
– Забот нынче непочатый край, – жаловалась Липольц. – Накануне всегда так. Писем – океан и маленькая речушка. Из одного Устюга тридцать
Саша вежливо поддакнула товароведу. Чем ближе они подходили к задней стене склада, тем холоднее становилось, и Boney M пели «Mary’s Boy Child» будто из-под толщи снега.
Кусочек льда откололся от потолка, упал на вертеп, прямо в колыбель с младенцем Иисусом.
– Ну-с, – Липольц склонилась над железной дорогой, – как здоровье, товарищ Чухчух?
Стараясь не обращать внимания на вход в цех, Саша подошла к стендам. Улыбнулась, сняв коробку. Ослик Иа был ее любимым персонажем. Такой же грустный и одинокий, как она сама.
Игрушечный поезд двинулся по рельсам, набирая скорость. Вспыхнули семафоры. Ожили шлагбаумы.
Саша прикоснулась к штрихкоду.
В кинотеатре ее мозга зажужжал проектор.
Она увидела крошечную девочку, прижимающую к себе ослика, потому что у всех на свете должны быть друзья. Она увидела, как крошечная девочка посасывает пуговичку глазика. И пуговичка, вот незадача, отрывается.
Ерунда, – подумала Саша, – мама пришьет ее обратно.
Она не сомневалась, что у крошечной девочки славная мама.
Где-то стучат колеса поезда, бормочет старушка…
Крошечная девочка (стой! – мысленно закричала Саша, – прекрати!) глотает пуговицу.
Мордашка крошечной девочки стремительно краснеет, а потом синеет.
Она издает ужасный свистящий звук и тянет ручки к горлу.
Крошечная девочка у…
Ми…
Саша выронила коробку.
– Что с тобой, доченька? – нахмурилась Римма Михайловна. – Ты белая, как пломбир!
– Малышка… задохнулась… то есть задохнется.
– А-а-а, – смекнула старушка. – Подарок-то меченый!
– Что? – Саша поддела посылку ногой.
– Угольный крестик, не заметила, что ли? Угольным крестиком помечают плохих детей.
– Как она может быть плохой? – завелась Саша. – Ей четыре года от силы!
– Ну, – Липольц, потеряв интерес к беседе, изучала рельсы перед замершим поездом, – может, родителям наврала, что котлету съела, а сама ее собачке скормила. Или обои фломастером изрисовала, как негодная девчонка. Или… сотня вариантов, а правду знают лишь земляные деды. Они в норах сидят, прислушиваются. Кто хороший, а кто нет, им судить!
– Господи, – Саша сдавила ладонями виски. Она взирала на штабеля коробок, помеченных углем. – Так нельзя! Это зверство!
– Александра, – раздраженно начала Римма Михайловна. Договорить не дал поезд, резко тронувшийся с места и отрезавший старушке четыре пальца.
Липольц изумленно посмотрела на обрубки и завыла.
– Больно! Доченька, больно! Пальчики мои! Уволят! На пенсию, доченька, отправят!
– Я сейчас, – вскрикнула перепуганная Саша, – я мигом!
– Куда?..
Старуха баюкала изуродованную руку и заливалась слезами.
– За помощью!
Саша побежала по коридору.
– Кто-нибудь!
Склад вымер. Только отплясывали фантастические тени и полыхали гирлянды под сводами.
У секции велосипедов Саша чуть не напоролась на вилочные захваты автопогрузчика. Затормозила, упершись в полку. Водитель, пухлый добряк по имени Алик, глядел на нее с беспокойством:
– Ты чего носишься как угорелая?
– Там… Римме… пальцы…
Алик был сообразительным парнем. Буркнув что-то в рацию, он соскочил с погрузчика и поспешил за Сашей.
– Терпите, Римма Михайловна, терпите…
Саша споткнулась, и Алик налетел на нее.
Липольц тихонько скулила в углу.
У железнодорожной развязки сгорбилось худое обнаженное существо. Ребенок, странный, непропорциональный, больной. У здоровых детей не бывает пролежней, вздувшихся пузырей с темными сгустками.
Тень здоровых детей не покрывает пол изморозью.
Мальчик повел костлявыми плечами.
И Саша догадалась, что он делает. Высунув синюшный язык, он лакал с рельсов кровь старушки.
– Эй ты! – воскликнул Алик. – Паршивец!
Мальчик повернул к людям лицо в фиолетовых пятнах омертвевшей ткани. Кровь стекала по подбородку, очень яркая на фоне мерзлой плоти. Зрачки в катаракте инея слепо обшаривали пустоту.
– Вон! – рявкнул Алик с неожиданной для его комплекции твердостью. – Вали в свой морозильник!
Он топнул ботинком.
Мертвый мальчик оскалился ледышками клыков.
Саше показалось, что он прыгнет, сцепит на ее шее промороженные до костей клешни. Но мальчик засеменил к упаковочному цеху, зло рыча. В кулачке он держал трофей – мизинец Риммы Михайловны.
Мальчик юркнул за пластиковую занавеску и исчез.
Саша успела разглядеть выползшие к нему навстречу фигуры. Одни маленькие, как он. Другие размером с взрослого мужчину. Третьи… Она запретила себе думать о третьих.
– К-кто это? – прошептала Саша.
– Упаковщики, мать их, – лаконично ответил водитель и добавил, кивая в проход: – Служба безопасности, наконец-то.
Охранники перебинтовывали товароведу раны. Алик помогал им.
Мрачная Саша смотрела, как испаряется отпечаток морозной тени на полу, словно втягивается в распахнутое чрево цеха. Когда он убрался с железной дороги, Саша быстро подошла к рельсам и подняла магнитную карту Липольц. Карта была холоднее льда.