Черный паук
Шрифт:
— Так почему же этот аэроплан не в ангаре? Простите, сударь, что я отвлекаю вас праздными вопросами… Но все, что касается Афанасьева, меня очень интересует. Это замечательный, достойный человек.
— О, да! Прекрасный летчик. Немного не осторожный, правда. Он собирается сейчас лететь в Нижний по делам службы, а небо, как вы видите, не очень приветливо.
—Афанасьев? Сейчас? Не может быть!
Голос ее был полон изумления, почти испуга.
— Почему не может быть, фрейлейн? Он еще три дня тому назад назначил на сегодня
— Не может быть! Он… — прервала его девушка и запнулась. — Впрочем, вам лучше знать.
— Вы мне почему–то не верите, фрейлейн. Взгляните–ка! Вот, идет Афанасьев. Как всегда, точен.
Девушка быстро обернулась.
К самолету быстрыми шагами шел комиссар Афанасьев, такой же решительный и бодрый, как всегда, но с забинтованной головой и перевязанными руками.
— Боже мой! — едва слышно прошептала девушка.
Она следила за ним, нахмурив брови и прикусив губу. Ей пришла в голову какая–то мысль.
— Это меня очень устраивает, — сразу повеселев, сказала она. — Я пойду посоветоваться с моей матушкой. Может быть, Афанасьев не откажется взять ее с собой.
Она поглядели на небо.
— Вы говорите, можно ожидать плохой погоды?
— Увы, фрейлейн!..
— И вы не полетите сегодня?
— Думаю, что нет.
— А когда отправляется следующий аэроплан?
— Не раньше, чем дня через три.
— Хорошо, благодарю вас, сударь. До свиданья.
Афанасьев чувствовал себя очень плохо. Руки болели, голова была так обожжена, что нельзя было натянуть шлем. Но железная воля помогла ему справиться с недомоганием. Ему предложили взять с собой летчика или, по крайней мере, механика — но он упрямо отказался. Проглотив полпуда хины, чтобы предупредить лихорадку, и поручив Шварцу принять меры к поимке шпиона, он отправился на аэродром.
Прохладное утро освежило его. Увиден тучи на горизонте, он презрительно сплюнул: игрушечки! Раньше, чем подует ветер, он будет уже в Нижнем.
Вспомнив о происшествии этой ночи, Афанасьев усмехнулся: опять этот дурачок попал впросак!
Хорош шпион, который вместо нужных для вражеской страны ценных рукописей по моторостроению крадет протоколы всероссийских съездов и заседаний ОДВФ, а вместо чертежей «Афанасьев Н-I» — планы Московского аэродрома, которых у наших врагов до черта.
В его памяти уже стерлись страшные минуты, когда он лежал в кольце пламени, зажмурив готовые лопнуть глаза, теряя сознание от жары и зловонного дыма.
Милая, маленькая девочка, — она очень любит шоколадные бомбы — мужественно кинулась сквозь огненную завесу, обжигая руки, распахнула окно и развязала его. Сейчас она находится под наблюдением лучших врачей Москвы и с нетерпением ждет его возвращения.
Пора лететь. Афанасьев укутал голову оренбургским платком. Смешно, конечно,
— Товарищ Афанасьев, — раздался за его спиной взволнованный женский голос.
Он обернулся.
Бледная, темноглазая девушка умоляюще смотрела на него.
— Чем могу служить?
— Товарищ Афанасьев, прошу вас, очень, очень, возьмите мою больную мать с собою в Нижний. Ей нужно делать операцию у профессора X… Если она сегодня ее не сделает — она умрет.
— Гражданка, для этого есть пассажирский «Юнкере».
Девушка вскликнула:
— Но они не летят сегодня! Умоляю вас, умоляю! Моя мать не будет вам мешать. Она сейчас чувствует себя совсем хорошо и будет сидеть спокойно.
— Я не могу, гражданка.
— Боже мой, боже!..
Девушка в отчаянии заломила руки и заплакала.
— Мама… мама…
Афанасьева тронуло ее горе.
— Я уверяю вас, гражданка, что это невозможно. Я не сумею подать помощи вашей больной, если ей будет дурно. Она может выпасть из самолета, и на мне будет лежать ответственность за ее жизнь. Нет, нет… Может быть, еще летит кто–нибудь, кроме этого благоразумного немца.
Девушка горько рыдала.
Твердость Афанасьева пошатнулась под натиском этого неподдельного отчаяния.
— Помните, я лечу сегодня один, без механика. Я не совсем здоров, да и погода, по правде, неважная. Вы сильно рискуете, поручая мне свою мать.
Девушка вскинула на него заплаканные глаза.
— Поймите же, что если я даже рискую, то все–таки есть надежда.
— Вы такой опытный летчик! А если она не будет сегодня в Нижнем — она обязательно умрет. Умрет! Понимаете ли вы это? Пощадите ее и меня… Я внесу все мои сбережения в пользу «Общества Друзей Воздушного Флота». Только помогите мне… Если у вас есть мать… О, мама, мамочка…
Твердость Афанасьева окончательно рухнула.
— Ну, хорошо, гражданка, — сурово сказал он. — Тащите сюда вашу мать и ваши документы. Только внушите больной, что она должна вести себя хорошо.
— О, благодарю. Я никогда этого не забуду…
— Идите, идите… мне некогда.
Через четверть часа в кабину взгромоздили тихую старушку в лисьей шубе, до носа укутанную в байковый платок, в пуховых варежках и с синими очками на носу.
Страшно было на нее смотреть, до такой степени она была укутана.
Она трясла головой и дрожала так, что дребезжал графин на стене кабины.
Дочь положила ей кожаный чемоданчик на колени, сунула под бок подушку и нежно поцеловала руку. Старушка, по документам Амалия Федоровна Феннер, вдова оберлерера Петербургской Анненской школы, подняла на лоб синие очки свои и вытерла слезы на глазах.
— Прощай, малютка, — сказала она по–немецки глухим и томным голосом.
— О, мамочка, не говорите так… Я завтра же буду в Нижнем.
— Прощай, дитя мое!..