Черный принц
Шрифт:
– А теперь поговорим серьезно.
…крошек на платке хватит не на один серьезный разговор.
– С матушкой моей вы общего языка не найдете, тут надеяться не на что.
Можно подумать, Таннис надеялась.
– Это чтобы ты сразу поняла. Она не примет тебя, как не приняла мою Ийлэ. Но младшенького я знаю, у него ее упрямство, поэтому если чего решил, то не отступится. Из шкуры вон выпрыгнет… уже выпрыгнул, наизнанку вывернулся.
Райдо поскреб шрамы и пожаловался:
– Свербят. А Ийлэ злится, когда я их расчесываю. Говорит,
Он выглядел спокойным.
И надежным.
Но хлебные крошки, которые на платке, все еще были нужны. Таннис, пусть и успокоившись – ну, почти успокоившись, – чувствовала, что слезы не ушли, отступили, чтобы вернуться при малейшей возможности. Вот интересно, она все оставшееся время реветь станет?
И есть ли лекарство от слез?
– Я не знаю, в какой госпиталь определили Кейрена. Мы с матушкой, как бы это выразиться, – Райдо начертил в воздухе причудливый знак, – немного в ссоре…
– Из-за чего?
Нос распух, и дышать приходится ртом, отчего голос сделался странно гнусавым. Хороша она… в мятом платье, растрепанная, с глазами опухшими… не женщина – мечта.
– Из-за того, что я вмешался. – Райдо потянулся к лицу, но все же руку убрал. – Дважды вмешался, девочка. И если первый раз только на словах, то во второй… видишь ли, матушка и вправду всех нас любит. Даже меня, несмотря на то что мы с ней очень разные, но любит искренне. Вот только любовь эта… любовь к живому человеку вообще штука неудобная, особенно когда этот человек от тебя отличается. И чем сильнее отличается, тем неудобней. Отсюда и это желание переделать… вроде, так оно лучше будет… знаешь, часто мерзкие вещи вершат из благих намерений. И матушка наша, она хочет как лучше, но в ее понимании.
Он прикоснулся, осторожно, точно опасаясь этим прикосновением оскорбить.
– Для нее Кейрен – еще ребенок. Он так и останется ребенком, который вновь выбрал себе неподходящего друга… в свое время она жестко рвала все его неподходящие связи. И закончилось это тем, что у него вообще друзей не осталось. Думаю, и меня она бы отослала, не будь я ее сыном… неудачным, но какой уж есть.
– Зачем вы…
– Ты, девочка, как-никак родня…
А глаза у него от леди Сольвейг, но этот лед живой, пусть для льда это нехарактерно.
– Проблема в том, что с тобой Кейрен расстаться не захотел. Сама по себе ты исчезать не спешила… – Он вздохнул и, руку убрав, тихо произнес: – Я вытащил его. И вернулся за тобой. Понимаешь?
Как ни странно, но да.
Понимает.
Ему не обязательно было бы возвращаться. Кто бы упрекнул?
Обвал. И пожар. Чего ради рисковать, особенно ему, который еще не здоров?
…это не было бы убийством. Чистые руки. Чистая совесть… что леди Сольвейг сказала бы себе? Очевидно, что Таннис во всем виновата сама.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что вернулся.
И Райдо серьезно кивнул.
– Я просто хочу, чтобы моему брату позволили наконец жить самому. Он заслуживает… он бестолковый, конечно. Избалованный. Тебе с ним непросто придется…
Таннис знает.
– И… что теперь?
– Ничего. Сейчас ты сделаешь нам чай. И от завтрака, честное слово, я бы не отказался. Потом мы вместе соберем вещи…
– Я уже…
– Похватала все, на что глаз упал.
Райдо умел улыбаться, пусть и улыбка его, как и само лицо, была сшита из лоскутков.
– Будешь потом страдать, что любимый подъюбник забыла.
Таннис фыркнула и рассмеялась. Наверное, такой смех, истерический, захлебывающийся, тоже естественное следствие ее состояния, но она хохотала, терла глаза и снова хохотала. Райдо не мешал.
– Простите… прости. – Таннис вытерла слезящиеся глаза. – Просто все так… смешалось. Я действительно не знаю, что мне дальше делать. Если ехать, то куда…
– Ко мне. У меня дом большой, всем места хватит. А не захочешь у меня жить, то я Кейрену предлагал летний. Ну как летний, он так называется, а вообще нормальный дом, небольшой только…
…три спальни и гостиная на первом этаже.
Кухня.
Огромные, в пол, окна, которые по весне затягивало рыбьей чешуей дождя, и тогда весь мир за ними казался серым. Правда, дожди на побережье шли недолго. Они прекращались как-то и вдруг, пропуская солнце, которое по эту сторону гор было низким, крупным. И во влажном небе вспыхивала радуга.
Таннис нравилось здесь.
Берег и белый песок. Черная полоса воды, которая то подбиралась вплотную к дому, то отползала, оставляя след из длинных водорослей, а порой приносила Таннис ракушки или вот морскую звезду. Море пахло аптекарской лавкой и еще самую малость – дымом.
Оно шептало.
Успокаивало.
И вместе с Таннис отсчитывало дни на старом календаре, который обнаружился в кухонном шкафу, под переносной жаровней. Ее Райдо вытащил к навесу. И календарь прибил к стене, Таннис отрывала лист за листом, читала пожелания и скармливала огню.
Она научилась варить кофе на песке.
И придумала утренний ритуал. Просыпалась по старой привычке еще до рассвета и вставала, ступая по остывшему за ночь полу. Выходила на кухню, сдвигая плотные шторы.
Зевала.
Набрасывала халат. И снимала с полки мельницу, старую, отполированную до блеска чужими руками. К мельнице привязался запах кофе и корицы, само дерево пропиталось им. Ручка же проворачивалась туго, со скрежетом, и это тоже было частью ритуала. Как и плетеное кресло у окна. Через ручку его был переброшен плед, тот самый, с винным пятном, и Таннис, забираясь в кресло с ногами, нюхала кофе.
Пила маленькими глотками, привыкая к горечи.
Она научилась различать оттенки. Шелковый – шоколада, который добавляла на кончике ножа. Или острый – перца. Ноту лимонной кислинки, пряную терпкость кардамона.