Черный принц
Шрифт:
Шанти останавливается у кресла и, шумно выдохнув, говорит:
– Вас это… ждут… давно ужо. – Она отчаянно краснеет.
Прежде Шанти не выпускали к гостям, даже когда леди Эдганг вынуждена была рассчитать большинство слуг, все одно не выпускали. Слишком она была некрасива, груба.
А карточка знакомая.
Брокк.
– Давно? – Холодное серебро, а бумага теплая, и запах его сохранила.
– С ночи, – пожаловалась Шанти.
Грейтон погрозил ей сухим кулачком и поспешно добавил:
– Ваш супруг отказался уходить.
Надо же, какая вдруг забота. Горько.
Зачем он пришел?
Объясниться? Добить словами, слышать которые Кэри не желает? И сказаться бы больной, спрятаться в пустой стылой комнате.
– И где он?
Нельзя прятаться всю оставшуюся жизнь. И Кэри поднялась, надеясь, что выглядит не слишком жалко. Жалости она не потерпит.
…гостиная в пурпурных тонах, некогда роскошная, с тяжеловесной мебелью, вишневыми шпалерами и камином мраморной облицовки. Камин сохранился, но мрамор пожелтел, картины исчезли, оставив на ткани обоев темные характерные прямоугольники. Поблек пурпур, а тяжелые гардины пропылились. Из мебели остался низкий столик, который обжила дюжина глазурованных ваз, и пара кресел, заботливо укрытых чехлами.
Брокк спал.
Он сидел, повернувшись к окну, вытянув длинные ноги, почти упираясь ими в гардины. Мерз во сне и обнял себя, съехал как-то, и поза наверняка была неудобна.
Устал, должно быть.
Он подолгу мог обходиться без сна. И зачастую засиживался в мастерской допоздна, а когда Кэри случалось задремывать, накрывал ее пледом. Он специально купил клетчатый лоскутный плед и подушку смешную, с кисточками.
Тогда ей виделся в этом подарке скрытый смысл… она во всем видела скрытый смысл.
– Здравствуй, – сказала Кэри с порога, осторожно притворив дверь.
По дому гуляли сквозняки.
А Брокк, проснувшись, потянулся, скривился и руку больную прижал к боку. Ноет опять? Ему нельзя перемерзать. И отдыхать надо больше, но он же не послушает.
– Здравствуй, – сиплый мягкий голос.
И взгляд такой, что…
– Зачем ты пришел?
…чтобы сделать ей больно? Сказать, что ему очень жаль, что следовало бы решиться на разговор раньше, что Лэрдис…
От этого имени скулы свело.
– Поговорить. – Брокк растирал искалеченную руку, пальцы ее застыли полураскрытыми, и большой нервно подергивался. – Если у тебя найдется время.
– А если нет?
– Подожду, когда появится. – Ему все-таки удалось сжать кулак.
– И как долго собираешься ждать?
– Столько, сколько понадобится. – Брокк потер переносицу и поднялся: – Кэри… пожалуйста, позволь мне все объяснить.
Чехол был грязен, и Кэри не решилась сесть в кресло, она встала за ним, положив руки на спинку. Наверное, все выглядит так, будто она прячется за креслом от Брокка… и да, она прячется.
– Я тебя слушаю, – голос все-таки дрогнул.
Тишина.
Старый дом следит пустыми глазами окон, впервые взгляд его обращен вовнутрь. И заиндевевшие веки гардин складками пошли, морщинами, вздрагивают на сквозняке, словно дом пытается очнуться от годового сна.
– Ты не можешь здесь оставаться. – Брокк обвел взглядом комнату.
– Почему?
– Потому что этот дом непригоден для жизни.
– Да, пожалуй, я слишком долго не уделяла ему должного внимания. Придется исправлять. – Под тонким саваном чехла пальцы ощущают резьбу. Рисунок из листьев и грубоватых цветов, кажется, прежде они были покрыты позолотой.
…золота в доме не осталось.
– Пожалуйста, Кэри, вернись. Я понимаю, что ты обижена и что у тебя есть на то все причины…
Есть. И он замолкает, не решаясь озвучить имя этой причины, а Кэри не спешит помогать. Если она откроет рот, то снова разрыдается.
Не сейчас.
– Все получилось глупо. Нелепо. И я не знал, что Лэрдис летит… проклятье, да я в жизни не дал бы разрешения. Понятия не имею, как она попала на борт и… – Он говорил, запинался, злился.
Перчатки стянул.
Рубашка измялась, а на левом рукаве проступили бурые пятна, не масла, но крови с живым железом смешанной. И рукав этот мокрый облепил темные жилы механической руки.
– Высаживать было поздно, мы уже поднялись… и я не знаю, что на самом деле ей нужно.
– Ты.
– Мне это, конечно, льстит, но я не настолько наивен, чтобы снова ей поверить. – Брокк опустился в кресло и, прижав пальцы к вискам, пожаловался: – Голова болит.
От нервов, от переутомления.
И наверняка он тоже провел ночь без сна… если в этом кресле. В кресле спать неудобно.
Голоден?
Наверняка. Устал безумно. Кэри помнит, каким он возвращался с испытаний и как порой задремывал во время ужина. Однажды и вовсе уснул, положив голову на скрещенные руки, так и не дождавшись жаркого.
Забавный. Родной… чужой, и обманываться не следует.
– Вернись. Пожалуйста.
– Зачем?
Молчание. И Брокк хмурится. Трет покрасневшие глаза, и на щеке прорезаются пятна живого железа, которые, впрочем, исчезают быстро.
– Кэри…
Нервы-нити.
Сквозняк по ногам. И руки озябли, покраснели… на ярмарке она тоже замерзла, и Брокк купил альвийский кувшин из бледно-розового дерева. Внутри кувшина горела свеча, и стенки его тонкие светились. Они становились горячими, и Кэри грела руки.
Брокк сказал, что тепла хватит для двоих, и накрыл ее ладони своими. На железных пальцах его таял снег, точно они и вправду были живыми.
– Уходи. – Она отступила от кресла, задев стол, и вазы закачались, задребезжали сухо, касаясь друг друга стенками. Старые, треснувшие. – Уходи и перестань меня мучить.
– Нет.
Он стоял по ту сторону стола, скрестив руки на груди.
– Не перестанешь?
– Не уйду. Кэри, я твой муж и…
– О, неужели ты вспомнил? – болезненный нервный смешок.