Черный шар
Шрифт:
Кстати, доктор Роджерс тоже не пьет и ходит в клуб лишь когда это необходимо.
— Ждешь звонка?
— Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Просто мне так показалось.
Хиггине чуть не выложил ей всю правду. Если кто-нибудь уже посвятил ее в суть дела, она, надо полагать, удивляется, почему муж скрыл от нее сегодняшнее голосование. Еще, чего доброго, подумает, что он ей не доверяет! Но дело тут не в недоверии. Это легко доказать: в прошлый раз он от нее ничего на таил. Может быть, его удерживает самолюбие, стыд, может
Она и не догадывайся, что с тех пор, как они поженились, и даже еще раньше — с тех пор, как стали встречаться, он постоянно боялся уронить себя перед ней.
Ему казалось, рано или поздно она поймет, что ошиблась в нем, и раскается в своем давнишнем решении, в том, что пожертвовала ему всем, чего могла достичь в жизни.
Хиггине сделал над собой усилие и сосредоточился на документах школьного комитета. А вот и Дейв. Значит, уже начало одиннадцатого.
— Поесть что-нибудь найдется?
Ростом Дейв со взрослого мужчину, и голос у него мужской, низкий, но по виду и поведению он сущий ребенок. Хиггине услышал, как он шарит в холодильнике и с набитым ртом осведомляется:
— Флоренс пришла?
— Нет еще.
— И чем это они занимаются вдвоем, без мальчиков, целый вечер?
Дожевывая, он коснулся губами отцовского лба.
— Привет, па!
— Спокойной ночи, сынок.
— Привет, мама.
— Спокойной ночи, Дейв.
Славный парень! В школе, правда, не блещет, зато характер золотой, и в любую минуту готов прийти на помощь.
Нора оторвалась от иллюстрированного журнала и спросила:
— Знаешь, что они учат?
Хиггине вздрогнул от неожиданности.
— Кто они?
— Флоренс и Люсиль.
— Разве они что-нибудь учат?
— Да. Флоренс мне не говорила, но у нее в комнате валялась тетрадка, и я увидела: они изучают астрономию, потому и сидят так поздно.
С отсутствующим выражением лица он уставился на жену и машинально переспросил:
— Астрономию?
Он повторил это слово так серьезно, с таким неподдельным изумлением, что Нора прыснула со смеху.
— Лежат себе на травке и разглядывают небо.
Зазвонил телефон. Хиггинс помедлил, не решаясь сразу броситься к аппарату, и, замирая от суеверного ужаса, снял наконец трубку.
— Это ты, Уолтер?
Карни на другом конце провода еле ворочал языком — видимо, изрядно выпил. В трубку врывались еще чьи-то голоса.
— Да, я. Ну что?
— Я страшно расстроен, старина, думаю даже — возьму вот и выйду из комитета им всем назло. Представляешь себе, опять нашелся какой-то подонок…
Хиггинс окаменел. Сжимая трубку, не в силах шелохнуться, он продолжал слушать. К Карни кто-то подошел, попытался забрать у него трубку. Послышался гул голосов, потом все вдруг стихло — трубку повесили.
Нора, сидевшая к мужу спиной, спросила как ни в чем не бывало:
— Кто звонил?
Не получив ответа, она обернулась.
— Что случилось?
Он сглотнул ком, вставший в горле, медленно покачал головой — справа налево, слева направо — и положил трубку.
— Ничего, — с усилием выдавил он.
Остаток вечера Хиггинс провел, не поворачиваясь к жене и не глядя на нее. Перед ним лежали бумаги школьного комитета, время от времени он перелистывал страницы, вписывая цифры в колонки.
В одиннадцать вернулась Флоренс, и в половине двенадцатого последние огни в доме погасли.
Глава 2
На рассвете он проснулся с таким ощущением, словно всю ночь не сомкнул глаз. Лицо его оставалось таким же бесстрастным, как накануне вечером, когда обрушился удар. Нора, разгоряченная сном, лежала рядом. Во время беременности она всегда спала на спине, дышала сильнее и глубже, чем обычно. Иногда начинала прерывисто всхрапывать, и ноздри у нее вздрагивали.
Когда они ждали первого ребенка, это всхрапывание часто пугало Хиггинса, особенно перед самыми родами: ему казалось, что Нора не дышит, и он сам задерживал дыхание, напрягал слух — вдруг жена умрет вот так, рядом с ним.
Хиггинс еще полежал, уставясь невидящим взглядом на гравюру с птицами — ее купили вместе с мебелью для спальни. Он чувствовал себя совершенно разбитым, словно усталость, долгие годы незаметно копившаяся в нем, вдруг навалилась ему на плечи.
В соседней комнате завозилась Изабелла. На рассвете она всегда ворочается и хнычет, но потом опять засыпает.
Потихоньку, осторожно он выпростал из-под одеяла ногу, потом другую и на цыпочках пошел в ванную.
Мельком увидел в зеркале, что жена не спит и смотрит на него из-под спутанных темных волос, но сделал вид, что ничего не замечает, а Нора промолчала и притворилась спящей.
Хиггинс частенько вставал раньше всех. Шел вниз, распахивал кухонную дверь, впуская свежий утренний воздух, и заученными движениями готовил себе основательный завтрак.
Это были лучшие его минуты. Хиггинс не признавался в этом, чтобы домашние не подумали, что их общество тяготит его и он предпочитает одиночество. Это не правда. Скорей всего, ему просто приятны утренняя бодрость, свежесть и ощущение того, что день только начинается.
В окно и в распахнутую дверь он видел, как на лужайке и деревьях резвятся серые белки и прыгают дрозды.
Однако сегодня утром обычные скромные радости оставляли Хиггинса равнодушным — даже аромат кофе, шипение бекона на сковородке. Если бы ему задали сейчас вопрос, о чем он думает, он мог бы с чистым сердцем ответить — ни о чем. Слишком о многом, слишком по-разному размышлял он ночью. Должно быть, примерно так чувствуют себя те, кто с вечера злоупотребил спиртным: та же пустота в голове, тот же стыд.