Черный штрафбат
Шрифт:
Зорин уставился на него с изумлением. Он всегда наивно считал, что разбирается в русском языке. Впервые посетила мысль, что блатная феня — почти искусство. Не важнейшее, конечно, из искусств. Важнейшее, как сказал вождь пролетариата, — кино.
— Чего менжуешься? — наседал Фикус. — Возьмем под красный галстук и чапаем по-рыхлому. Ну, хочешь, я его отфурычу?
Зорин помотал головой, сбрасывая дурь. В принципе, он понял, что хотел сообщить Фикус. Имелась пища для размышлений. Но тут послышался гул. Приближалась машина. А то и не одна. Штрафники затаились. Прошло секунд двадцать, и справа показался красавец «Мерседес» с блестящими обтекающими кожухами над колесами. За машиной ехало что-то промежуточное между открытым джипом типа «Виллиса» и бронетранспортером. В кузове — четверо солдат,
— Отползай, — шепнул Зорин. — Посмотрим, что такое.
Попятился, сделал знак своим — за скалы, и вдоль дороги…
Прошло минуты три. Они лежали, рассыпавшись, на опушке. За дорогой темнела чаща, за чащей вздымались скалы живописных конфигураций (он давно подметил, что природа Галиции сильно отличается от природы центральной Украины). А на дороге происходило что-то интересное. В заданном квадрате располагался некий объект, но отсюда он не просматривался. Один из промежуточных постов. Шлагбаум, полосатая охранная будка, за будкой длинное строение, похожее на сарай.
— Многовато что-то тут немцев, — проворчал Игумнов. — Поубавить бы надо.
Немцев, в пересчете на квадратный метр, действительно было многовато. Темнело в глазах от ненавистных мундиров. Это же эсэсовцы! — прозрел Зорин. На зрение он не жаловался, разглядел в петличках охранников знаменитые «молнии». Несколько солдат стояли у шлагбаума. Еще один держался за рукоятку, приводящую в движение подъемное устройство, ожидал распоряжения начальство. Красивый «Мерседес» стоял впритирку к шлагбауму. Начальство не спешило. Несколько офицеров в фуражках с высокими тульями громко выясняли отношения у раскрытой дверцы. Очевидно, прибывшие хотели проехать, а у местной охраны имелись вопросы. Солдаты в открытом броневике зевали и болтали ни о чем. Дискутирующие стороны, видимо, пришли к промежуточному соглашению. Офицер в звании унтерштурмфюрера (в пехоте — лейтенант) раздраженно покачал головой, удалился в будку, и было видно, как он накручивает рукоятку телефона. Оставшиеся переглянулись, достали сигареты — каждый свою, прикурили — каждый от своей зажигалки. В кустах на дальней стороне дороги что-то мелькнуло.
«Показалось», — решил Зорин.
— Секи, Алеха, там кто-то есть… — возбужденно зашептал Игумнов. — Ну, смотри же, прямо перед нами, протри глаза… Там люди, точно тебе говорю…
Зорин не успел подтянуть автомат, как разразилась стрельба…
Они лежали, придавленные к земле — все восемь — распахнув глаза от изумления. Происходило что-то непонятное. О наличии партизанских отрядов в Галиции, поддерживающих Советскую власть, информации не было. А стало быть, не было и партизанских отрядов. Но человек, выбежавший из леса и неловко бросивший гранату, никоим образом не относился к регулярной армии. Одетый в штатское, да и староват он был для батальных дел. Но сообразил, что следует упасть после броска. Упал — по-дурацки, на ровном месте. Граната разорвалась с позорным недолетом. Эсэсовцы всполошились — одни подались за машину, другие попадали в водосток. За «гранатометчиком» выбежали еще двое — помоложе, оба в кепках, в потрепанных пиджачках, стали строчить из автоматов. Офицеры присели за капотом, один из них что-то проорал. Солдаты в броневике нездорово возбудились, припали к амбразурам. Пулеметчик завертел на турели свой пулемет.
Работали штатские просто бездарно. Но решимости хватало, хоть в этом молодцы. Двое, стреляя на ходу, побежали вперед. Приподнялся тот, что кинул гранату. Из леса вывалилась толпа и как-то молчком бросилась на фашистов. «Странно, — подумал Зорин. — Наши люди обычно не молчат, когда на смерть бегут. Глухонемые, что ли?»
Пулеметчик принялся за работу. Выпалил «пробную» очередь — двое споткнулись, с криками попадали. Заволновался пожилой, поднялся — и сразу же упал, срезанный второй очередью. Толпа рассеялась, кто-то бросился обратно к лесу, кто-то залег в траву. Предстояло вполне закономерное побоище.
— Огонь по фрицам! — крикнул Зорин. — Поможем этим недотепам!
Того и ждали. Принялись стрелять — радостно, плотно, самозабвенно. Шквал огня прибил пулеметчика к пулемету, разбросал тех, кто находился в броневике, добрался до прочих. Многие из тех, что были в водостоке, даже выбраться не успели. А успевшие далеко не убежали. Из будки выскочили двое с выпученными глазами, упали, нашпигованные свинцом. Сполз с висящего на стене телефона офицер, так и не успевший дозвониться до начальства. Офицеры за машиной пытались отстреливаться. Красивый «Мерседес» изрешетили в клочья. Один из офицеров побежал по дороге, но обронил фуражку, споткнулся об нее, а пуля в затылок завершила дело. Второй скорчился за капотом, закрыл голову руками — пули рвали металл, дырявили колеса. Едва затихла стрельба, привстал, но вместо того чтобы поднять по-человечески руки, поднял тяжелый «зауэр»… и получил свою положенную порцию свинца. Даже избыточную, чтобы умереть.
Тишина настала. Приподнимались штатские, недоуменно переглядывались. Стонали раненые.
— Ну, пойдем знакомиться. — Зорин привстал, крикнул на всякий случай: — Эй, не стреляйте, свои!
Штрафники хлынули на дорогу. Задержались ненадолго — пополнить запасы патронов. Побежали дальше. «Партизаны» уже рылись в разбитой машине, вытряхнули кожаный портфель с медными замками, кто-то обшаривает мертвых офицеров. На штрафников смотрели с опаской, почти со страхом. Мужчины — и молодые, и средних лет. Несколько женщин — двое в платочках, одна в беретике — с ужасно красивыми черными глазами, в облезлом драповом пальтишке не по сезону. Трое были мертвы, возле них суетились люди, забрасывали автоматы за спину, подхватили за конечности. Раненый мужчина, зажимая кровоточащую рану в боку, пытался самостоятельно подняться, но испытывал понятные трудности, женщина в платочке кинулась к нему, подставила плечо.
Он смотрел на их лица, ловил какую-то неосознанную мысль и не мог поймать. Эти люди были разные, но вместе с тем в них было что-то общее, и он упорно не мог понять, что.
— Ну надо же, в святую землю попали… — ахнул за спиной Гурвич, но даже после этого мысли не отправились в верном направлении.
— Вы кто такие? — на чистом русском языке спросил мужчина средних лет в потрепанном свитере, с изможденным лицом и мешками под глазами. Возможно, он был в компании за главного. Темно-серые глаза из глубин черепных впадин придирчиво ощупывали Зорина. На груди висел старый советский автомат ППД образца 35-го года — предшественник нынешнего ППШ. Такие примитивные штуки уже давно не выпускали.
— А вы не догадались, кто мы такие! — всплеснул руками Зорин. — Марсиане, блин. Высадились тут неподалеку. В окружение попали — не заметно, что ли? Слушай, дружище, давай-ка уводи своих людей — немчура через минуту понаедет, грустно будет. А после познакомимся, если хочешь. Можешь и спасибо сказать, что выручили вас — вояки, блин…
Мужчина кусал небритые губы, им одновременно владели несколько чувств.
— Хорошо, идите с нами. Уходим. Адам, собирайте людей. Срочно на базу!
Их вели какими-то горными тропами, обходили завалы, пропасти, погружались в чащи, где имелись невидимые со стороны, но вполне протоптанные тропинки. Штрафники держались кучкой, опасливо посматривали по сторонам. Партизаны с ними не заговаривали, косились как-то странно, напряженно, держали дистанцию. Несколько раз Зорин ловил на себе взгляд большеглазой девушки в затертом берете. Когда их взгляды соприкасались, она опускала глаза. Потом поднимала… и снова опускала, при этом на хорошем личике появлялась тень напускного раздражения.
— Алексей, ты понял, в чем дело? — захлебываясь от волнения, будто вылез из воды, шептал Гурвич.
— Черт меня побери, если я что-то понимаю, — отзывался Зорин.
— Все эти люди — евреи… Как и я — неплохо, да? Чистопородные, махровые. Охренеть можно…
— Какого черта они тут делают?
— А я знаю? Партизанят, не дифирамбы же фрицам поют. Странные они какие-то… Неразговорчивые…
— Держи ухо востро, Леонид. И ребятам передай. Пусть не дергаются, ведут себя вежливо — особенно Фикус. А то ляпнет какую-нибудь лажу, огребем из-за него…