Черный сорокопут. Дьявольский микроб
Шрифт:
— Там должна находиться пусковая консоль.
— Пусковая консоль?
— Ну да. Ящичек с рычажками и кнопочками для дистанционного управления ракетой.
— Без тебя знаю, — холодно оборвал меня он. — Она не нужна для запуска.
— Не тебе об этом судить, — высокомерно заявил я.
У него не было выбора. Он сдался, хотя без благородного смирения. Отправил охранника за ключом к капитану, а мы продолжили в молчании свой путь. Это молчание не искрилось дружелюбием, что, впрочем, меня не беспокоило. Разговаривать не хотелось. Хотелось смотреть по сторонам, любоваться сверкающей белизной песка, ослепительным блеском лагуны, синим безоблачным небом. Я вбирал в себя
Блокгауз обладал фундаментальной прочностью средневековой крепости. С единственным отличием: он глубоко врос в землю, верхняя часть возвышалась над грунтом всего на два фута. А над ней торчали три радаpa, три радиоантенны, а также головки четырех перископов, способных чередовать вертикальную позицию с горизонтальной.
Вход — с тыла. Ко входу спускается ступенька. Массивная стальная дверь на массивных петлях, весу в ней с полтонны. Не на мух она рассчитана. На детонацию ста тонн мощнейшей взрывчатки в тысяче ярдов отсюда.
Появился китаец с двумя хромированными ключами. Сунул один в замочную скважину, крутнул разок–другой, дверь легко распахнулась. Он вошел внутрь.
— О Господи! — пробормотал я. — Ну и тюряга.
Помещение и впрямь посягало на лавры тюрьмы. Двадцать на десять бетонного пола, бетонный потолок, бетонные стены, тяжелая дверь, в которую мы вошли, и подобная же дверь, разве что чуть поменьше, напротив. И это все, если не считать деревянных скамеек вдоль стен и лампочки под потолком.
Никто не провоцировал меня на высказывания. Китаец пересек темницу и вторым ключом отпер вторую дверь.
Эта часть блокгауза аналогична предыдущей, только освещена куда лучше. Угол комнаты огорожен фанерой, для того, видимо, чтобы изолировать радары от ослепляющих ламп. Ровно гудит дизель–мотор. Труба, уходящая под потолок, выводит, видимо, наружу выхлопные газы. Два вентилятора. А между фанерной кабиной и генератором — консоль. Простая штуковина. Металлический ящичек с рацией. Ровный ряд кнопок, при каждой словесное обозначение и лам почка–индикатор. Первая мечена ярлыком: «Гидравлика». Вторая — «Вспомогательная». Обе служат для завершающей проверки систем снабжения маслом и электричеством. На третьей стоит: «Разъединитель». Эта, надо полагать, отключает внешние батареи. На четвертой: «Контроль полета». Эта подает радиосигнал электронному мозгу ракеты. Пятая — «Клеммы» — освобождает ракету из крановых лап. Шестая «Краны» — отводит краны на безопасное расстояние. Седьмая — «Вперед» запускает насосы. Через две секунды после ее сигнала часовой механизм задействует четыре цилиндра из девятнадцати, через десять секунд замкнется следующая цепь, будет приведена в состояние полной готовности система самоликвидации. Она застынет в ожидании непредвиденного. В ожидании момента, когда оператор нажмет восьмую кнопку.
Последняя, восьмая кнопка расположена в сторонке. Ее не спутаешь с другими. Белый квадратик на красном фоне, выделенный металлической аббревиатурой ЭАСР (электронная автоматическая система разрушения). На эту кнопку нажать непросто. Сперва надо сорвать проволочную сетку, потом повернуть кнопку вокруг собственной оси на 180°.
Разглядываю консоль. Прикасаюсь к рации, изучаю свои записи. Надо мною маячит Хьюэлл. Мешает сосредоточиться. К счастью, мне незачем сосредоточиваться. Леклерк молча сверлит меня слепыми глазами. Наконец охранник что–то шепчет ему на ухо, указывая пальцем на заднюю дверь. Леклерк исчезает, но через полминуты возвращается.
— Поторапливайся, Бентолл, — бросает он. — «Нек–кар» попал в шторм. Погода у них неуклонно ухудшается, что может помешать наблюдениям… Нашел, что хотел?
— Нашел.
— Справишься?
— Еще бы! Конечно справлюсь.
— Когда?
— Через пятнадцать минут. От силы — через двадцать.
— Пятнадцать? — Он помолчал. — Доктор Фейрфилд говорил, что требуется сорок минут.
— Мне безразлично, что говорил доктор Фейрфилд.
— Ты прав. Можешь начинать.
— Что начинать?
— Монтаж.
— В наши переговоры вкралась опечатка. Я не изъявлял согласия монтировать систему. Ни разу, ни единым словом. Иметь дело с этой чертовой штукой?! Ни за что!
Трость замерла в воздухе. Леклерк шагнул ко мне.
— Не будешь иметь дело с этой штукой! — Голос его охрип от злости. Зачем же ты отнял у нас два часа своими мнимыми попытками разобраться в ракете?
— Понятно зачем. Чтоб выиграть время. Помнишь, что я сказал Харгривсу? Время работает на нас. Ты же ведь записывал меня на магнитофон.
Я видел: этого не избежать. Я понимал: этого не избежать. Но у меня был жар. Соответственно была замедленная реакция. И потому трость, опустившаяся на мою щеку с неистовым гневом, произвела на меня впечатление острого как бритва, карающего меча. Я захлебнулся воздухом, спотыкаясь, попятился назад, потом вдруг кинулся на расплывающуюся фигуру. Я не успел сделать ни фута, лапы Хьюэлла чуть не вырвали из левого плеча больную руку. Впоследствии удалось выяснить: рука осталась на месте. Видимо, он воткнул ее назад. Я развернулся и изо всех сил ударил правой рукой, но, ослепленный болью, промахнулся. Я еще не восстановил равновесие, как охранник схватил меня за правую руку. Трость снова засвистела у меня под носом. Предчувствуя худшее, я присел, и удар пришелся по макушке. Вновь засвистела трость, но третий удар не настиг меня. Хьюэлл на полпути перехватил запястье Леклерка. Рука Леклерка застыла, словно перехваченная натянувшимся поводком. Он попытался рывком корпуса высвободиться. Куда там! Рука Хьюэлла и не пошевельнулась.
— О, черт! Отпусти! — Голос Леклерка перешел в злобное шипение. Убери руки!
— Прекратите, босс. — Ровное гудение этого нутряного баса нормализовало обстановку. — Он ведь уже наполовину мертв. Хотите прикончить его? Кто же тогда запустит ракету?
На миг воцарилось молчание. Потом Леклерк заговорил нормальным голосом:
— Спасибо, Хьюэлл. Ты прав. Он меня сам спровоцировал.
— Я и сам бы с удовольствием свернул этому умнику шею, — проурчал Хьюэлл.
В друзьях они меня не числили. Это точно. Но о них я в данный момент не беспокоился. Я был логло–щен собственными проблемами. Левая рука и левая щека выясняли отношения: что болит сильнее. Конкурс завершился неожиданным миром. Две боли слились в одну всепоглощающую боль. Я косился на кнопки. Они, подобно фасолинам на раскаленной сковородке, то появлялись в поле моего зрения, то отпрыгивали прочь. Хьюэлл не преувеличивал. Я медленно и верно рассыпался на составные части. Или даже не столь уж медленно.
Я слышал голоса, но не мог определить, кому и что они говорили. Я отпрянул, бухнулся на стул, ухватившись, чтобы не упасть, за консоль.
Снова голоса. На сей раз я расслышал Леклерка. Он подошел поближе, сжимая трость до побеления суставов. Видимо, сдерживал ярость с превеликим трудом.
— Ты меня слышишь, Бентолл? — спросил он ледяным шепотом, который понравился мне еще меньше недавней бури. — Ты меня понимаешь?
Я смотрел на заливавшую пол кровь.
— Мне нужен доктор, — прошептал я. Мой рот одеревенел. Говорить было трудно. — Опять открылась рана.