Черный сорокопут. Дьявольский микроб
Шрифт:
Я достаю носовой платок, из кармана выскальзывает клочок бумаги и ложится к моим ногам. Подбираю с помощью платка пистолет–автомат, возвращаю его в карман пиджака, протираю люгер, сую в руку покойного, прилаживаю пальцы к курку и корпусу револьвера. Высвободившись, рука вновь оказывается на столе. Стираю отпечатки пальцев с дверной ручки, со всех предметов, к которым прикасался. Подбираю листок.
Это записка от Мэри. Перечитываю ее. Зажигаю спичку. Бумага медленно догорает, и вот последние слова: «Ты и я, и огни Лондона. Одно за другим они исчезают в пламени,
Осторожно закрываю за собой дверь, а он остается там: маленький, насквозь пропыленный человечек в маленькой, насквозь пропыленной комнатенке.
Дьявольский микроб
В то утро в почтовом ящике ничего не оказалось. И неудивительно: уже три недели я не получал писем — с тех пор, как снял комнату на втором этаже близ Оксфордстрит. Закрыв входные двери приемной, я прошел мимо стола и стула секретаря, которого завел бы при условии процветания сыскного агентства «Кэвел», и толкнул дверь с надписью «Кабинет».
За дверью находилась контора главы частного сыскного агентства Пьера Кэвела и всего штата сотрудников — в моем единственном лице. Комната была побольше приемной, это я знал точно, ибо измерил ее, хотя только весьма опытный землемер мог бы, прикинув на глаз, сказать то же.
Я не привередлив, но должен сознаться, что комната эта не из лучших.
Бесцветные стены в серых потеках, грязно–белого цвета пол и темный потолок — результат лондонского тумана и заброшенности помещения. В одной из стен имелось узкое высокое окно, выходящее в мрачный колодец двора, кое–как протертое изнутри и прикрытое рекламным календарем. На линолеуме пола видавший виды квадратный письменный стол, вертящийся стул и кресло для клиента; обшарпанный коврик, чтобы клиент не простудил ноги, вешалка и пара зеленых металлических пустых шкафов. Больше ничего. Для иных вещей в комнате просто не оставалось места. Я собирался сесть, когда раздался мягкий звук колокольчика, дернувшегося два раза, и скрип дверных петель.
«ПОЗВОНИТЕ И ВХОДИТЕ» — гласила табличка коридорной двери. Кто–то так и поступил. Я открыл верхний левый ящик стола, вытащил бумаги и конверты, разбросал их перед собой на столе, нажал коленкой кнопку под столом и встал, услышав стук в дверь кабинета.
Вошел высокий худой человек в узкобортном пальто и в котелке, с саквояжем и перчатками в левой руке, свернутым зонтиком в правой. Длинное белое лицо, тонкие черные волосы разделены пробором точно на две половины и зачесаны почти прямо назад, пенсне на орлином носу, а на верхней губе тонкая черная линия усиков, каким–то образом безукоризненно взращенных.
Должно быть он носил с собой микрометр. Типичный образ старшего бухгалтера из Сити — никем иным представить его не мог.
— Извините за вторжение, — улыбнулся он, показывая три верхние золотые коронки и скосив взгляд назад, — но, кажется, ваш секретарь…
— О, пустяки! Входите.
Он разговаривал, как бухгалтер: взвешивая слова, не торопясь, слегка рисуясь правильным выговором. Протянул мне руку — быстрое легкое пожатие, ни к чему не обязывающее.
— Мартин, — представился он, — Генри Мартин… Мистер Пьер Кэвел?..
— Да. Не угодно ли сесть?
— Благодарю, — он сразу сел, ноги поставил прямо, сдвинув их вместе.
Осторожно покачивая саквояжем перед коленями, огляделся, не пропуская ничего, и слегка улыбнулся. — Дела не очень… э… хорошо… у вас идут, не так лиг, мистер Кэвел?
Возможно, он и не бухгалтер. Те, как правило, вежливы, с хорошими манерами и не столь быстро переходят к ненужным колкостям. Быть может, он чем–то расстроен… Люди, которые обращаются к частным детективам, редко бывают спокойны.
— Хочу подурачить налогового инспектора, — объяснил я. — Чем могу быть полезен, мистер Мартин?
— Рассказом о себе. — Он больше не улыбался и глаза его не блуждали по комнате.
— О себе?.. — переспросил я резко, но учитывая, что за три недели не имел ни одного клиента. — Пожалуйста, поконкретнее, мистер Мартин. У меня куча дел.
Действительно, у меня были свои дела: разжигание трубки, чтение утренних газет и тому подобное.
— Прошу прощения, мистер Кэвел. Итак, о вас… Именно вас я выбрал для выполнения очень деликатной и трудной миссии. Хочу быть уверенным, что вы — именно тот человек, и полагаю, что это логично, не так ли?
Внимательно разглядывая Мартина, я подумал, что его без особого ущерба для себя можно вышвырнуть вон.
— Я не выполняю щекотливых поручений, мистер Мартин. Занимаюсь только расследованием.
— Именно, именно, когда есть что расследовать. — Его тон был еще не таким безразличным, чтобы оскорбиться. — Видимо, я должен кое–что сообщить. Не обижайтесь, через несколько минут вы ознакомитесь с моим методом, мистер Кэвел. Обещаю, не пожалеете, — он открыл саквояж, вынул кожаную папку, достал из нее плотный лист бумаги и с выражением стал читать:
— «Пьер Кэвел. Родился в Лиде, Кальвадос, французского происхождения. Отец — инженер–строитель, Кэвел из Хэмпшира. Мать Анна–Мария Лешанр из Лиде, франко–бельгийского происхождения. Одна сестра, Лизель. Оба родителя и сестра погибли при бомбежке Руана. Бежал на рыбацкой лодке в Англию. Будучи юношей, шесть раз выбрасывался с парашютом в Северной Франции, каждый раз возвращался с ценной информацией. За два дня до высадки союзников забрасывался в Нормандию. В конце войны был представлен сразу к шести наградам — три английские, две французские и одна бельгийская».
Генри Мартин взглянул на меня с легкой улыбкой. — Первая заминка: в наградах отказано. Можно отнести на счет быстрого вашего взросления стали слишком серьезны для побрякушек… Впрочем, вот что дальше:
«Поступил в британскую действующую армию. Дослужился до майора разведки корпуса, честно работал в отделе М–1–6». Контрразведки, полагаю? Затем работа в полиции. Почему вы ушли из армии, мистер Кэвел?
— Плохие перспективы, — ничего, выброшу его из конторы позднее, сразу подумал я, а сейчас он меня заинтересовал. Как много он еще знает и что?