Черный тюльпан (др. изд.)

Дюма-отец Александр

Поскольку зло, коли уж проникнет в душу человеческую, быстро переходит в наступление, захватывая ее все больше, Бокстеля вскоре перестало удовлетворять одно лишь подсматривание за ван Берле. Он желал разглядеть также и его цветы: будучи по сути художником, он жаждал оценить шедевры соперника, как бы они ни задевали его за живое.

Бокстель купил подзорную трубу и с ее помощью смог не хуже самого владельца следить за всеми переменами в состоянии цветка, начиная с момента, когда в первый год его жизни из земли проклевывается бледный росток, и до того, когда после пяти лет созревания луковицы появляется благородный, меняющий

затем цилиндрическую форму на округлую изящный бутон, на котором проступают неясные оттенки цвета, потом раскрываются лепестки, и лишь тогда тюльпан являет взору потаенное сокровище своей чашечки.

О, сколько раз несчастный завистник, взобравшись на лестницу, пожирал глазами тюльпаны, цветущие на грядках ван Берле! Они ослепляли своей красотой, у него захватывало дух от их совершенства!

Превозмочь восторг было не в его силах, но минуты любования сменялись лихорадкой зависти, недугом, превращающим сердце в мириады мелких, грызущих друг друга змей, – постыдный источник жестоких мучений.

Сколько раз, истерзанный этой пыткой, настоящего представления о которой не дают никакие описания, Бокстель томился соблазном спрыгнуть ночью в сад, опустошить грядки, зубами изгрызть луковицы, да и самого хозяина изничтожить, если тот осмелится защищать свои тюльпаны.

Но… убить тюльпан? Это же такое гнусное злодейство в глазах истинного садовода!

Человека убить – еще куда ни шло.

И тем не менее все новые успехи, которых ван Берле, казалось, ведомый безошибочным инстинктом, ежедневно достигал в своем искусстве, доводили Бокстеля до таких пароксизмов бешенства, что он подумывал забросать камнями и палками тюльпаны на грядках соседа.

Но по зрелом размышлении он сообразил, что назавтра, обнаружив нанесенный ущерб, ван Берле затеет дознание и придет к заключению, что палки и камни в XVII столетии не сыплются с неба, как во времена амаликитян, и хотя злодеяние совершилось в потемках, преступник будет разоблачен, закон покарает его и, главное, он будет на всю жизнь обесчещен в глазах всей тюльпанолюбивой Европы. Осознав это, Бокстель счел за благо вооружиться хитростью и прибегнуть к средству, которое не бросит тени на его репутацию.

Правда, ему пришлось долго искать такое средство. Но в конце концов он его нашел.

Однажды вечером он привязал друг к другу двух котов, прикрепив к задней лапе каждого конец бечевки длиной в десять футов, и бросил их со стены на середину самой главной гряды, королевы всех грядок. На ней росли не только «Корнелис де Витт», но еще молочно-белый и пурпурно-красный «Брабантец», «Мраморный» – сероватый, красный и ослепительно алый, «Чудо» – сорт, привезенный из Харлема, а также тюльпаны «Коломбина темная» и «Коломбина туманно-светлая».

Ошалевшие животные, упав со стены, сначала заметались по грядке, пытаясь разбежаться в разные стороны, но связывающая их бечевка натянулась, и они, почуяв, что дальше хода нет, принялись с пронзительным мяуканьем кидаться туда и сюда, ломая бечевкой цветы. Наконец за четверть часа отчаянной борьбы они умудрились спастись бегством, порвав бечевку, в которой совсем запутались.

Ночь была темной, так что Бокстель, притаившийся за своим кленом, видеть ничего не мог, но по воплям разъяренных котов представлял себе все, и горечь, переполнявшая его сердце, отхлынула, освобождая место радости.

Ему так не терпелось полюбоваться причиненными разрушениями, что он

оставался на своем посту до рассвета, только бы скорее усладить свой взор жалким зрелищем, в которое борьба двух котяр превратила соседские грядки.

Утренний леденящий туман пронизывал до костей, но он не ощущал холода: его грела пламенная жажда отмщения. Горе соперника послужит ему утешением во всех тяготах.

С первыми лучами зари дверь бело-розового дома отворилась, и появился ван Берле. Он направился к своим грядкам, улыбаясь как человек, хорошо выспавшийся в своей постели и видевший добрые сны.

Внезапно он заметил борозды и холмики на почве, еще вчера гладкой, словно зеркало, и тут же увидел, что симметрия цветочных рядов нарушена, тюльпаны торчат как попало, словно пики батальона, в самую гущу которого угодило пушечное ядро.

Побледнев, он бросился вперед.

Бокстель возликовал, его аж затрясло. Тюльпанов пятнадцать-двадцать валялись разодранные, вывороченные из земли, одни цветы были поломаны, другие раздавлены, их краски уже успели побледнеть, на их ранах проступал сок – эта драгоценная кровь, за которую ван Берле был готов отдать свою.

И все же, о сюрприз! Какая радость для ван Берле, какая невыразимая обида для Бокстеля! Ни один из тех четырех тюльпанов, на которые покушался в первую очередь завистник, не пострадал. Они гордо поднимали прекрасные головки над трупами своих собратьев. Этого было достаточно, чтобы утешить ван Берле и привести в ярость убийцу, который рвал на себе волосы при виде последствий своего злодеяния, притом совершенного впустую.

Ван Берле скорбел о постигшем его несчастье, о беде, которая, впрочем, по милости Господней оказалась менее значительной, чем могла бы быть, но причин случившегося постигнуть не мог. Он расспрашивал соседей, но узнал только, что ночью слышались жуткие кошачьи вопли. Впрочем, о том, что здесь бегали кошки, он уже догадался по следам когтей, по оставленным на поле битвы клочьям шерсти, на которой трепетали капли росы, как и на листьях сломанного цветка. Чтобы избежать повторения в будущем подобных неприятностей, Корнелис распорядился, чтобы мальчик-садовник постоянно ночевал в саду, в сторожевой будке у гряд.

Бокстель слышал этот приказ. Видел, как в тот же день установили будку, и довольный, что его не заподозрили, только еще пуще, чем когда-либо, разозлился на садовода-счастливчика. Теперь он ждал, когда для его мести представится оказия получше.

Это происходило на заре той эпохи, когда общество любителей тюльпанов города Харлема посулило награду тому, кто выведет – мы не осмелимся сказать «соорудит» – большой черный тюльпан без единого пятнышка. Задача выглядела не то чтобы трудной, а попросту неразрешимой, ибо в те времена не существовало даже сорта с темно-коричневыми цветами.

Поэтому все говорили, что учредители этой затеи с таким же успехом могли назначить награду не в сто тысяч, а в два миллиона фунтов и ничем бы не рисковали.

Тем не менее сообщество почитателей тюльпана брошенный вызов потряс до основания.

Некоторые любители приняли эту идею всерьез, хотя в ее осуществление не верили: воображение садоводов наделено таким могуществом, что они, считая игру проигранной заранее, уже ни о чем другом не могли думать, кроме как об этом большом черном тюльпане, который слыл такой же химерой, как черный лебедь Горация или белый дрозд французских преданий.