Черный ураган. Честный Эйб
Шрифт:
Вечером, когда Генри Бичер пришёл за Элизой и мальчиком, в городе был полный беспорядок. Перепившиеся молодцы в широкополых шляпах плясали с факелами на главной улице. Редакция «Филантропа» горела. Негры и белые граждане (мы говорим здесь о хороших гражданах) сидели за запертыми воротами. Дом Берни был осаждён. Хозяин и его друзья занимали посты у окон и дверей с двустволками в руках.
— Генри, — сказала Хэтти дрожащим голосом, — что будет, если на вашу повозку нападут?
— Мы окажем сопротивление, —
— Генри! Ты духовное лицо!
— Мы уже говорили об этом, Хэтти, — нетерпеливо сказал Генри, — и я позвал моего друга кузнеца Мэтьюса. Он не священник и имеет право отстреливаться. Кроме того, он весит триста двадцать фунтов.
— Подождите! — раздался голос сверху. — Я еду с вами!
На — верхней площадке лестницы показался сам профессор, облачённый в длинное жёлтое дорожное пальто и высокие сапоги с отворотами. В протянутой руке он держал свечу.
— Профессор, — спокойно проговорил огромный бородатый Мэтьюс, — вы собираетесь взять с собой свечу в дорогу?
— Нет, — резко отвечал Стоу. — Но кое-что я взял с собой!
— Что именно?
— Сборник евангельских текстов и изречений!
Мэтьюс покачал головой.
— Друг мой, — робко сказала Хэтти, — не лучше ли тебе остаться дома?
— Я еду! — воинственно сказал профессор. — А так как этому дому угрожает опасность, то я просил моих друзей явиться сюда, чтобы защитить очаг американского гражданина и благочестивого христианина от насильников и исчадий порока!
Повозка затряслась по булыжной мостовой. Несколько молодых людей, дежуривших у соседнего кабака с дубинами в руках, бросились наперерез экипажу.
— Гони! — крикнул Генри кучеру. — Не позволяй им подходить к лошадям!
Хлопнул бич, и лошади понеслись вскачь. Один из молодых людей упал, остальные подняли истошный крик.
— Удирают!
— Держи аболиционистов!
— Украли черномазую!
Толпа преследователей всё увеличивалась. Вдали зловеще плясали чадящие огоньки факелов. При выезде из города дорогу едущим преградила целая толпа с ломами, кирками и досками. Полетели камни.
— Господа! — угрожающе протрубил Мэтьюс, приподнимаясь на козлах. — Того, кто желает иметь дело со мной, прошу подойти поближе.
Никто не подошёл. Гораздо удобнее бросать камни из-за спины соседа, чем сражаться с великаном.
— Поезжайте через дома и дворы, — крикнул кто-то в толпе, — а по улицам мы вас не пустим!
Тут в дело неожиданно вмешался профессор. Он высунулся из-под крытого верха повозки, держа в одной руке сборник евангельских текстов, а в другой огромный морской пистолет.
— В священном писании сказано: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе»! — сказал он спокойно. — Если вы, грешники, пьяницы, воры и лихоимцы, отказались от этой книги, то горе вам! Мой пистолет может выстрелить неоднократно, и не я нажму
Не все поняли эту витиеватую речь, но пистолет, подкреплённый дулом дробовика Мэтьюса, произвёл внушительное впечатление. В те времена американские погромщики были плохо вооружены. Толпа сразу поредела, и повозка проехала. К чести профессора Стоу следует сказать, что его пистолет не только не был заряжён, но стрелять из него нельзя было, потому что в нём не было спускового крючка.
Что касается до сборника евангельских изречений, то и тут следует отметить, что по рассеянности профессор взял вместо него арабскую грамматику.
Теперь огоньки факелов плясали уже позади повозки. Оттуда доносились крики, похожие на волчий вой.
Затем зашумел дождь. Поля и рощи вокруг Цинциннати заволокло густой сеткой ливня. Факелы погасли, бушующие толпы рассеялись по барам и притонам. Мэтьюс ворча зажёг фонарь, и повозка заколыхалась по размытой дороге, среди мрака и жидкой глины, похожей на клей.
Элиза молча сидела между профессором и Генри Бичером, прижимая к себе ребёнка. Толчки и рывки повозки на рытвинах и ухабах словно и не доходили до неё. Она только слегка застонала, когда коляска встала дыбом и путешественники свалились в угол, тщетно барахтаясь и ловя руками воздух. Когда наконец наступило сравнительное спокойствие, под крытый верх просунулась борода Мэтьюса.
— Сейчас поедем бродом, — сказал он.
— Лосиный ручей? — спросил Генри.
Мэтьюс утвердительно кивнул бородой.
— Вы знаете, как ехать?
— Да, сэр. В середине переправы поворот налево, потом прямо.
— Элиза, — сказал Генри, — подберите ноги. Поставьте их на сиденье. Профессор, прошу вас упереть ноги в козлы, да повыше.
— Зачем эти сложности? — проворчал Стоу.
— Вода может просочиться в коляску. Этот ручей после дождя превращается в заправскую реку.
Генри оказался прав. Струйки побежали через дно экипажа, потом вода поднялась выше. Элиза беспомощно встала на сиденье. Профессор попытался сделать то же самое, но оступился и оказался по колени в воде. Коляска остановилась. Послышалась ругань кучера.
— Мы застряли в песке, сэр, — раздался голос Мэтьюса.
— Песок ведь это не глина! — раздражённо ответил Генри.
— Правые колёса сильно увязли.
— Я надеюсь, Мэтьюс, вы не потребуете, чтоб мы вышли в реку? — сказал профессор.
— Нет, профессор, кажется, лошади вытянут. Поддай бичом малый! Не жалей этих бездельников!
Коляска накренилась. Теперь Элиза с ребёнком висели на Генри Бичере, который сам повис, уцепившись за борт экипажа. О бедном профессоре лучше не говорить. Но мужественный Стоу жалел не столько себя, сколько арабскую грамматику, которую унесло течением.