Черный венок

Романова Марьяна

– Что-то случилось?

– Можно сказать и так, – помолчав, ответил Хунсаг. – Но сначала умойся, поешь.

Митя умыл лицо из ведра и под укоризненным взглядом наставника торопливо сгрыз яблоко, которое тот предложил. Хунсаг всегда говорил, что человек не должен есть быстро, как собака, если не хочет прийти к середине жизни насквозь прогнившим.

– Я решил, что теории с тебя хватит, – подождав, пока Митя допьет жидковатый несладкий чай, продолжил наставник. – Сегодня ты отправишься в город. Один.

– Что это значит? – растерялся Митенька, который после знакомства с Хунсагом почти не бывал на улицах. Учитель его настаивал, чтобы его юный друг и ученик много часов подряд тренировал

«внутреннее зрение», а добывать хлеб и дрова – не его забота.

– То и значит. Я хочу, чтобы ты нашел того дворника… Как, говоришь, зовут ею?

– Никодим, – побледневшими губами ответил Митя. – Но…

– И слушать ничего не желаю! Ты найдешь дворника и заберешь то, что принадлежит тебе. Твои ботинки.

Митя занервничал – вскочил на ноги, запустил пятерню в волосы, сделал несколько порывистых шагов к окну, за которым моросил серый дождь.

– Так он мне их и отдаст… Хунсаг, это же безумие!

– А ты и должен быть немного безумцем, – невозмутимо ответил наставник. – Иначе у тебя никогда не получится прыгнуть выше общепринятых представлений о мире.

– Да он же меня прибьет… Не пойду! – Митя треснул кулаком о подоконник. – На смерть меня посылаешь. Не могу. Он выше меня на голову. И у него такие плечи, такие кулаки…

Хунсаг подошел почти вплотную, взял обеими руками за лацканы шинели и посмотрел прямо в глаза. У него был взгляд волка – Митеньке стало не по себе.

– Выбирай. Пойдешь – тебя, возможно, убьет он. Хотя я бы все-таки сделал ставку на тебя. А не пойдешь… – Он криво ухмыльнулся. – Не пойдешь, так тебя убью я. И тут уж у тебя, мой дорогой Дмитрий Ильич, нет никаких шансов.

Митенька плелся по городу, пиная камень носком ботинка. Новую обувь раздобыл для него самозваный ангел-хранитель, Хунсаг, который теперь отправил на верную смерть. Чем ближе юноша подходил к своему бывшему дому, тем более замедлялся его шаг. В конце концов Митя остановился вовсе и, задрав голову, тоскливо посмотрел на низкое, в рваных серых облаках небо. В животе словно гулко звонили церковные колокола, и от подступающего страха крутило кишки. Хотелось сначала завыть, как собака, а потом песьей же мелкой трусцой убежать за горизонт. Но мальчик прекрасно понимал, что без покровительства сильного Хунсага, без ежедневной еды, которую тот непонятно где и как добывает, без теплого флигелька долго ему не протянуть. И соврать не получится – как изголодавшийся хищник чует пульсацию чужой горячей крови, так Хунсаг чует вранье, каким бы тонким оно ни было. А значит, единственный выход – взять себя в руки и идти вперед. Может быть, ему повезет и дворника Никодима вовсе не окажется на месте.

Но дворник был во дворе, и Митя увидел его издалека. За те несколько месяцев, что они не виделись, Никодим сильно изменился – теперь на его круглощеком румяном лице не было ни усов, ни бороды, и носил он не старую телогрейку, а дурно сидящий кожаный пиджак. В руках его не было метлы, и вообще весь его вид говорил, что теперь он перешел в касту хозяев жизни и намерен получать от каждого прожитого дня удовольствие.

Митя какое-то время постоял поодаль, наблюдая за бывшим дворником. Тот стоял рядом с какой-то сомнительного вида барышней, которой было сильно велико нарядное белое платье. На ее плечи была наброшена куцая шубейка. «С чужого плеча, – с отвращением подумал Митенька. – Отняли у кого-то платье и отдали… этой, которая ни причесаться под него не умеет, ни голову наклонить ему под стать».

Никодим явно обхаживал девицу – нелепо, как делают только вульгарные пошляки. Он позволял себе слишком низко наклоняться к ее лицу, и Мите вдруг вспомнилось, что от дворника всегда пахло чесноком и немного водкой. От этой мысли его затошнило. Впрочем,

девку в чужом платье явно не смущал такой кавалер – она хохотала, запрокинув голову, и смотреть на нее было противно.

Странно, но отвращение будто бы придало юноше сил. Решительно сжав губы, Митенька пошел вперед.

Никодим узнал его не сразу, что удивительно: виделись они не так давно, прическу Митя не менял и был все в той же гимназической шинели, которая уже слегка трещала по швам, потому что за лето он немного вырос и сильно раздался в плечах.

– Что вам… – начал дворник и осекся, удивленный. – Савицкий? Ты, что ли?

– Да, я, – сдержанно ответил Митенька.

Девица в белом перестала хохотать и без эмоций на него уставилась. У нее было молодое, но отечное лицо с некрасиво разросшимися серыми бровями, оспинами на щеках и крупными водянистыми глазами цвета заброшенного пруда.

– Какого черта пожаловали, барин? – К Никодиму вернулась нахальство.

Без бороды и усов он выглядел моложе и злее. А вот рот у него оказался бабий – мягкий и безвольный. И губы розовые, как у купеческой дочери. Митенька смотрел в наглое лицо и ненавидел его. Ненавидел как ничто другое на свете. Это лицо вдруг почудилось мальчику олицетворением всего того, что пришло так неожиданно и разрушило его налаженную жизнь – грязными сапогами ворвалось в его дом, поддерживало огонь книгами, которые учили Митю быть таким, каким он стал; утянуло в пропасть мать, до смерти закололо штыком отца; вышвырнуло на улицу его, Митю, еще ребенка, неприспособленного, одинокого. А само осталось румяным в ожидании благоволящего завтрашнего дня.

– Да так, – сквозь зубы сказал Митя, едва сдерживая себя, чтобы не наброситься на дворника с кулаками и не расквасить его довольную рожу, – мимо проходил, должок решил забрать.

– Должо-ок? – прищурился дворник, а девка расхохоталась, явив миру отсутствие одного из передних зубов.

– Да, – с достоинством повторил юноша. – Ботинки мои. Что, забыл? А мне они понадобились.

– Вали ты отсюда, блаародие! – Дворник сделал широкий шаг вперед, и Митенька призвал на помощь все внутренние силы, чтобы остаться на месте, не отступить, выдержать взгляд. – Все равно у меня их больше нет. Продал я их, малы оказались.

– Ничего страшного. – Митя сам удивлялся собственному спокойному голосу. – Раз продал мои ботинки, отдавай тогда свои.

Ему вдруг стало жаль, что Хунсаг его не видит. Наставник был бы доволен.

– Ты совсем спятил, Савицкий? – Глаза дворника словно застила красная пелена, в тот момент он стал похож на быка, которого раздразнили дети.

Дальше все было как в тумане. Дворник шагнул вперед, занес над Митиной головой свой тренированный в уличных драках кулак, и мальчик, чья макушка едва доставала до его подбородка, чьи руки чаще перелистывали страницы книг, чем занимались хоть каким-то физическим трудом, вдруг ребром ладони резко ударил Никодима по шее. Никогда в жизни он не обучался искусству боя, у него не было ни стратегии, ни опыта, нужное движение пришло словно извне. Митя ударил и отступил, его сердце колотилось, «убьет, убьет…» – думал он.

И вдруг глаза Никодима как будто прояснились – сначала в них появилось удивление, потом – что-то, напоминающее досаду, а потом все залила пустота. Широко расставив руки, мужик повалился на спину, да так и остался лежать, уперев невидящий взгляд в серые облака.

– Убил, убиииииил! – заголосила девка в чужом платье.

И тогда Митенька бросился бежать, не разбирая дороги. Навстречу попадались какие-то люди, и кто-то попытался ухватить его за плечо, но юноша даже не замедлил шаг, и от него отстали. Через какое-то время он свернул в темный переулок, рухнул на четвереньки, споткнувшись, и его долго рвало желчью.