Черный воздух

Робинсон Ким Стэнли

— Э… Святая Анна, — позвал он, надеясь привлечь внимание святой. Но она сама уже все видела, легко коснувшись его лба, невидимая для солдат, воспарила на грот-марс. Мануэль чувствовал её, глядя при этом на приближающееся ядро. От её прикосновения с конца грот-реи свалился балансир, изменивший направление полета ядра, отбросивший его в корпус, куда оно и врезалось, до половины уйдя в толстое дерево. Мануэль с открытым ртом уставился на черную полусферу. Он помахал Святой Анне, та махнула ему в ответ и улетела ввысь, прямо в багровые облака. Мануэль преклонил колени и поблагодарил в молитве её и Христа, за то что послал её, а затем вернулся к своей работе.

Через

день или два — Мануэль и сам не был уверен, понятие времени стало для него чем-то иллюзорным и, что ещё важнее, утратило смысл, Армада стала на якоре у Калаис Роадс, в виду фламандского берега. Впервые с тех пор как они покинули Корунью, «Ла Лавия» стояла спокойно, и, слушая ночь, Мануэль почувствовал, что корабль звучит: поскрипывание дерева, переговоры команды, в том числе и с соседних кораблей. Он быстро выпил свою порцию воды с вином и пошел по нижней палубе, разговаривая с ранеными и помогая, когда это было нужно, убирать обломки. Многие люди хотели, чтобы он к ним прикоснулся: то, что он прошел все переделки без единого ранения, не осталось незамеченным. Он не отказывал им и, если они просили, произносил молитву. Сразу после этого он поднялся на палубу. С юго-запада дул легкий бриз, мягко качавший судно. Впервые за неделю воздух не был пронизан красным, Мануэль видел звезды и костры далеко на фламандском берегу, похожие на звезды, упавшие с неба и догорающие на земле.

Лаегр хромал туда-сюда по средней палубе, аккуратно перешагивая через куски порванного такелажа.

— Лаегр, ты ранен? — спросил Мануэль.

Лаегр что-то проворчал в ответ. Мануэль пристроился за ним. Вскоре Лаегр остановился и сказал:

— Они говорят, что ты святой, потому что ты последние несколько дней бегаешь по всей палубе и до сих пор не получил ни одной царапины. Но я скажу, что ты просто дурак и поэтому ничего не боишься. А дуракам везет. В этом наше проклятие. Те, кто учит правила и играет по ним, получают ранение — иногда именно потому, что делают вещи, которые должны их защитить. А слепые идиоты, лезущие в самое пекло, выходят через него без единой царапины.

— Твоя нога, — Мануэль следил за тростью Лаегра.

— Я не знаю, что с ней случилось, — хмыкнул Лаегр.

Под фонарем Мануэль остановился и посмотрел Лаегру в глаза.

— Святая Анна появилась и отвела пушечное ядро, летевшее с неба прямо в меня. Она зачем-то спасла мне жизнь.

— Нет, — Лаегр стукнул своей тростью по палубе. — Твоя лихорадка свела тебя с ума, малыш.

— Я могу показать тебе ядро, — сказал Мануэль. — Оно застряло в борту.

Лаегр опять стукнул тростью.

Мануэль, огорченный словами Лаегра и его хромотой, уставился на землю Фландрии. Там он увидел что-то непонятное.

— Лаегр?

— Что? — голос Лаегра донесся уже с другого борта.

— Что-то яркое… быть может души всех англичан разом… — его голос дрожал.

— Что?

— Что-то идет на нас. Идите сюда, мастер.

Тук, тук, тук. Мануэль услышал прерывистое, свистящее дыхание Лаегра, потом тот тихо выругался.

— Брандеры, — Лаегр завопил во всю мощь легких. — Брандеры! Подъем!

Через минуту на корабле царил бардак, повсюду бегали солдаты.

— Пошли со мной, — сказал Лаегр Мануэлю, тот пошел за штурманом на нос, где уходил под воду якорный канат. Где-то на полдороге Лаегр подобрал алебарду и вручил её Мануэлю со словами: «Руби канат».

— Но, мастер, мы потеряем якорь.

— Те брандеры слишком большие, они не остановятся, а если они начинены порохом, то они взорвутся и убьют нас всех. Руби канат.

Мануэль начал рубить толстый, похожий на ствол небольшого дерева канат. Он рубил и рубил, но перерезанной оказалась только одна из прядей, тогда Лаегр отобрал алебарду и начал работать сам, он стоял неуклюже, стараясь не опираться всем весом на поврежденную ногу. Они услышали голос капитана корабля: «Рубите якорный канат».

Лаегр только рассмеялся.

Канат треснул, и их понесло течением. Но брандеры наступали им на пятки. В адском свете Мануэль видел английских моряков, разгуливающих по горящей палубе, проходящих прямо сквозь пламя, как саламандры или демоны. Несомненно, они дьяволы! Языки пламени, вздымавшиеся над восемью брандерами, демонстрировали демоническую сущность англичан, в каждом языке желтого пламени горел глаз английского демона, высматривающий Армаду, некоторые из них отрывались от зарева, бушевавшего над кораблями, тщетно пытаясь долететь до «Ла Лавии» и поджечь её. Мануэль удерживал эти угли своим деревянным медальоном и жестом, который в его детстве на Сицилии защищались от сглаза. Тем временем корабли эскадры освободились и дрейфовали на волнах, сталкиваясь друг с другом в попытке уйти от брандеров. Капитаны и офицеры злобно кричали на соседей, но без толку. В темноте и без якорей корабли не смогли построиться, и всю ночь их сносило в Северное море. В тот раз аккуратные фаланги Армады оказались сломаны, и восстановиться они уже не смогли.

Когда все закончилось, «Ла Лавия» стояла под парусом в Северном море, в то время как офицеры пытались понять, какие суда стоят вокруг и что приказывает Медина Сидония. Мануэль и Хуан стояли в середине судна рядом со всеми. Хуан качал головой:

— Когда-то в Португалии я делал пробки. Там, в Ла-Манше, мы были как пробка, мы затыкали собой горлышко бутылки. И пока мы его затыкали, все было нормально, горлышко становилось все уже и уже, и англичане не могли достать нас. А теперь они нас выдавили в бутылку. Мы плаваем в самой гуще. И нам уже не выбраться из этой бутылки.

— Во всяком случае не через горлышко, — согласился кто-то.

— Вообще никак.

— Господь направит нас домой, — сказал Мануэль.

Хуан покачал головой.

Вместо того, чтобы идти обратно в Канал, адмирал Медина Сидония решил, что Армада должна обойти вокруг Шотландии и потом направиться домой. Лаегра на один день вызвали на флагман, чтобы тот помог определить маршрут, так как он был знаком с севером лучше испанских моряков.

Побитый флот направился прочь от яркого солнца, дальше в Северное море. После ночи брандеров Медина Сидония начал восстанавливать дисциплину с удвоенной силой. Через несколько дней люди, пережившие несколько битв в Ла-Манше, были приговорены к повешению на нок-рее из-за капитана, позволившему своему кораблю выйти вперед адмиральского флагмана, что было строго запрещено. Этот перемещался по всей эскадре, чтобы все экипажи могли посмотреть на труп непокорного капитана, болтающийся на рее.

Мануэль смотрел на все это с отвращением. После смерти человек становился всего лишь мешком с костями, и он никак не мог найти в облаках душу того капитана. Возможно, она погрузилась в море и двигалась в ад. Это было последнее путешествие, дорога в один конец. Странно, что бог не сделал послежизнь более явной.

Поэтому «Ла Лавия», как и весь флот, аккуратно следовала за флагманом. Они двигались дальше и дальше на север, в царство холода. Иногда, когда они выходили на палубу по утрам, покрытый инеем такелаж в бледном свете утра сверкал, как бриллианты. Иногда они словно плыли под серебряным небом в море из молока. Порой океан становился иссиня-черным, а небо светло-голубым и таким прозрачным, что Мануэль хотел только пережить это плавание и вернуться домой. До сих пор у него не было ни одного приступа лихорадки. Он вспоминал ночи, когда он сгорал в горячечном бреду, с нежностью, почти как свой родной дом на побережье северной Африки.