Черный всадник
Шрифт:
Арсен и Роман вместе с отрядом Палия совершали рейды по Надднестровью, Подолии, не раз наведывались тайно в Немиров к Младену и Ненко, приносили от них запорожцам ценные сведения о турках и ордынцах, об их планах, о Юрии Хмельницком, но нигде и ни от кого так и не смогли ничего услышать о Златке и Стёхе. Девушки словно в воду канули. Их след терялся, как продолжали думать казаки, в Крыму, среди невольников салтана Гази-бея. Друзья рвались снова в Крым, но после разгрома запорожцами Крымского ханства и крепостей в устье Днепра все пути туда для них были отрезаны. Серко тоже
2
Зимою силы Ивана Серко быстро таяли, но из Сечи он не выезжал. Повседневные заботы об укреплении крепости, о строительстве новых и починке старых челнов, об изготовлении пороха, селитры и оружия и множество разных больших и малых дел держали его на ногах. Он осунулся, плохо спал, чувствовал отвращение к пище. Сечевые лекари и знахари поили его настоями и отварами трав и кореньев, но ничто не помогало. После пасхи кошевому стало так плохо, что он покинул Сечь и уехал в Грушевку, свой хутор на берегу Днепра.
Однажды примчался оттуда гонец, передал Палию, Арсену и Роману приказание кошевого немедленно прибыть к нему. У Арсена дрогнуло сердце — неужели гетман согласился включить их в состав посольства?
До Грушевки было недалеко, и казаки скоро домчались до неё. Оставив стреноженных коней на лугу, они поднялись вверх к хутору и остановились перед большой хатой, на которой курилась широкая труба, сплетённая из лозы и обмазанная красной глиной. Из хаты вышел джура кошевого.
— Кошевой на пасеке, — сказал он.
Казаки прошли садом, спустились в уютную низинку, ведущую к Днепру, и направились по тропинке к небольшой опрятной хижине. За ней, на пологом склоне, виднелись ульи-дуплянки. В полуденной солнечной тишине густо пахло мёдом и воском. Деловито сновали пчелы.
Возле хижины, под развесистой старой липой, за длинным столом, который был уставлен мисками с жареной рыбой, лапшой, сотами с мёдом, сидели старшины и бывалые, заслуженные казаки. Во главе стола на дощатом топчане, опираясь острыми локтями на пышно взбитые подушки, полулежал Серко. Перед ним стояла миска со свежими искрящимися сотами и кружка узвара.
Увидев кошевого, Арсен чуть было не вскрикнул от жалости. Что с ним! Вместо кряжистой фигуры — немощный скелет, обтянутый жёлтой сморщенной кожей. Вместо блеска в глазах — угасший, равнодушный взгляд…
Прибывшие поздоровались:
— Челом, батько кошевой! Челом славному товариству!
Серко ожил, увидев Арсена. Поманил его пальцем:
— Иди сюда, голубчик!
Арсен подошёл, сел на топчан. Серко обнял его и, притянув слабой рукой к себе, поцеловал в щеку.
— Рад видеть тебя, сынок… Получил весть из Батурина: поедешь толмачом с московским стольником Тяпкиным в Бахчисарай. Может, узнаешь там что-либо про наречённую и сестру…
— Спасибо, батько.
— Ну, иди… Садитесь к столу, друзья. Угощайтесь. А потом поговорим.
Подошли ещё несколько казаков, старшин. Сели, выпили по чарке сливянки, пожелав Серко доброго здоровья, и принялись за еду. Кошевой не ел и не пил — только угощал остальных. Джура снова наполнил чарки. Но все, как сговорившись, лишь пригубили и отставили их. Ждали разговора с кошевым, чувствуя, что он будет важным и, может быть, последним.
Откинув голову на подушку, Серко молча смотрел на своих побратимов, и не понять было, какие думы волнуют его. Он переводил взгляд с одного на другого, словно оценивал, кто чего стоит. Здесь сидели вокруг него и Иван Стягайло, и Иван Рог, и Андрей Могила, и Самусь, и Абазин, и Искра, и Палий… И ещё десятка три бывалых казаков, известных не только на Сечи, но и по всей Украине.
Обед закончился. Старшины положили ложки, поблагодарили хозяина за хлеб-соль.
— На здоровье, друзья, — тихо произнёс Серко и глянул на джуру.
Тот поднял кошевого, подложив ему под спину несколько подушек. Серко перевёл дыхание и сказал так же тихо, торжественно:
— Пригласил я вас к себе, братчики, для того, чтобы попрощаться… Навсегда… Навеки…
Казаки загудели.
— Что ты, батько! Бог с тобой! — замахал руками Иван Стягайло. — Мы верим, что ты оправишься и ещё не раз поведёшь нас на супостатов!
Серко вяло улыбнулся:
— Нет, братья, я не тёшу себя такой надеждой. Дни мои сочтены, и безносая с косой уже стоит у моего порога… Но я не боюсь её. Привык… Сколько уж раз замахивалась она, чтоб снести мне голову, а я все жил да жил! Нет, милые, предостаточно пожил я на свете… И крови немало пролил, и горилочки вдоволь выпил… Так пора и честь знать! Пора уже, видимо, братчики, из казацкого седла перебираться в чёлн Харона…
Казаки опять загудели, но на этот раз значительно тише. Каждый из них видел, что кошевой на ладан уж дышит.
— Да и грехи свои пора искупать…
— Ну что ты, Иван! Какие могут быть грехи у праведника! — воскликнул Метелица.
— Какой я праведник? Сколько душ загубил, рубая. Хоть и вороги, а все-таки люди… Но не об этом сейчас речь, друзья. Я не исповедаться вздумал перед вами, а прощаться решил. А когда прощаешься с ближайшими людьми, с которыми долгие годы делил и славу, и опасности крутых житейских дорог, то хочется сказать самое важное, сокровенное, чего не имеешь права не сказать, унести с собою в могилу…
— Мы слушаем тебя, батько, — вразнобой отозвались казаки.
Серко передохнул, вытер со лба рушником капельки пота.
— Я знаю, конечно, что мои слова — не закон для вас, что вы будете поступать и действовать по-своему… Так велось испокон веку, так и будет вестись, покуда солнце светит над землёй… Но есть некоторые вещи, которых не вычитаешь ни в каких книжках, есть знания, которые приобретаются не в школе, а в жизни, вот про это я и хотел бы с вами поговорить перед смертью…