Чёрный Янгар
Шрифт:
Продай.
Пусть увезут подальше…
Слова звучали в голове. И Янгхаар, взвыв, дернул себя за волосы. Но боль, причиненная себе, была ничтожна по сравнению с той, которую причиняла память.
Его дом.
Его род.
Его месть.
И вкус крови во рту помог прийти в себя. Мазнув ладонью по подбородку, Янгар поднялся. Он возвращался в башню, он вновь видел ее прежней. И призраки родных людей кланялись, приветствуя не Янгхаара Каапо, но Янгири Уто.
В его старой комнате и табурет сохранился, он затрещал, но не развалился под весом хозяина. А Янгар, дотянувшись
– Я вернулся, – сказал Янгар, и Полоз прикрыл глаза.
Род его по-прежнему был жив. И в руку упала чешуйка. Темная. Четырехугольная, с обломанным краем и выгравированной змеей. Тяжелая и гладкая, словно в шелк обернутая, она была тепла.
– И еще вернусь. – Коснувшись губами камня, Янгар вернул Печать на место.
Еще не время.
Глава 26
Расставания и встречи
Янгхаар Каапо ушел.
Я видела, как он спустился во двор и долго стоял на коленях. Как сгребал снег и грязь, пытаясь утолить жажду. Как поднялся и невидящим взглядом окинул двор. Как ходил по нему, то и дело оглядываясь, будто искал что-то.
Он ослеп.
И прозрел.
Я не мешала, держалась в тени, и лишь когда мой муж повернул к башне, вышла навстречу.
Он не заметил меня.
Янгар отсутствовал недолго. Не знаю, что он делал наверху, но тот, кто вернулся во двор, был полон ярости. Я чувствовала, как клокочет она, сжигая и без того сожженную душу.
И решилась.
Медвежья шкура легла на плечи тяжелым плащом. И призрак холода коснулся босых ног, а я обрадовалась, что снова способна его ощущать. Влажную поверхность камня. Мягкость древесной коры, неровность земли под ногами.
Или страх.
Откинуть капюшон, открыть лицо?
Янгар узнает меня и…
И ничего.
Бездна клокотала в черных глазах, и ей не было дела до меня.
– Стой! – Я заступила дорогу.
И медвежья шкура привычно налилась тяжестью, склоняя меня к земле. И уже не слова – рычание вырвалось из глотки.
Янгхаар замер. На мгновение его лицо исказила судорога, а затем мой муж сказал:
– Прочь.
Нет. Нельзя его отпускать. Не сейчас. Не тогда, когда бездна окружила остатки души: сгорит. И, поднявшись на задние лапы, я зарычала.
– Прочь, – повторил Янгхаар Каапо и положил ладонь на рукоять палаша. А я вдруг ясно поняла: если не отступлю – ударит. Не раздумывая, не сомневаясь, без ненависти или злобы, но лишь потому, что я мешаю. Ему больше не нужна маленькая медведица.
И я отступила.
Развернулась.
Ушла.
Я умею ходить быстро, и лед нежно касался тяжелых лап. Перестать быть человеком? Почему бы и нет. Почему я так боюсь этого? Цепляюсь за прошлое, держусь на краю… Что в людях хорошего?
Злоба.
Зависть.
И ложь.
Маленькая медведица…
И разговоры в овраге.
Его обещание, которое ничего не стоит. Ты ведь уже проверяла его слова на прочность, Аану.
Моя шкура надежно защитит меня и от слов, и от обещаний, и от людей.
Три дня я не снимала ее, бродила по лесу, который впал в зимнюю спячку. Пошел снег, тяжелый, густой, и к вечеру на зеленые лапы елей легли сугробы.
Чего я искала? Не знаю сама.
Спокойствия.
Я выбралась к оврагу. Ручей затянуло льдом, который затрещал под моими когтями, в трещинах проступила вода, черная и ледяная. Наклонившись, я лакала, пытаясь напиться, словно эта вода могла унять мою жажду. Овраг заносило снегом. Вода уходила от меня. И только ледяное крошево въедалось в шкуру. А ветер крепчал, подвывая, рассаживая прозрачные крылья свои о пики ветвей. Обида и вовсе невыносимой становилась.
К Горелой башне я все же вернулась.
Она возвышалась над низкими осинами, которые, лишившись листвяного своего убранства, выглядели жалко. Поистратившаяся, худеющая луна заливала снежные поля желтоватым светом, и в нем, неровном, Горелая башня вдруг помолодела. Я увидела ее такой, какой она, должно быть, была многие годы тому назад.
Белой.
Кряжистой.
Надежной.
И даже накренившись, она не растеряла этой своей надежности.
Горелая башня встречала меня зыбким светом в единственном окне, и сердце, остановившееся было, вдруг полетело вскачь. Лед лизнул босые ступни. И я побежала.
По колючему насту.
По узким ступеням, подернутым коркой льда.
Я летела, опираясь на скользкие стены, спеша увериться, что этот огонек вовсе мне не почудился.
– Я уже испугался, что ты не вернешься, – сказал Черный Янгар.
Он сидел на полу, пытаясь собрать мозаику цветных стекол.
– Когда-то был витраж. Мой отец пригласил мастера, который умел делать синее и желтое стекло. Желтое многие создают, но синее… Особый оттенок, который мастер назвал лазурью.
Янгар поднял стеклышко, едва ли больше моего ногтя, и поднес к лучине.
– Я действительно никогда больше не видел такой яркой синевы. Тот мастер, наверное, уже умер.
Я кивнула.
Как давно это было? Янгар помнит. И черная душа его вовсе не остыла.
Нет, не среди горных вершин спрятал Укконен Туули сердце сына и не в ледяных чертогах Акку, но в развалинах Горелой башни, затерянной в безымянном лесу. Кто знал, что Янгхаар Каапо найдет ее?
– Сядь, маленькая медведица, – ласково произнес он.
И я присела на пол, напротив него, но голову опустила, все еще прячась под пологом шкуры.
– Ты не покажешь мне своего лица?
Покачала головой: не сейчас.
– Хорошо. – Янгар попытался соединить осколки. – Имя тоже не назовешь? Ладно. Пускай. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все же доверишься мне.
Возможно.
Когда-нибудь.
– Знаешь, я впервые радуюсь тому, что когда-то мне солгали. Злюсь, конечно, но радуюсь больше. Я понимаю, зачем он это сделал. Но все же хорошо, что правда… другая.
Я ничего не поняла из этой его речи. И, отобрав три синие стекляшки, я протянула ему. Пальцы коснулись пальцев. И его, горячие, нежно скользнули по моей ладони.