Черный замок Ольшанский
Шрифт:
— А это вот его друг, — сказал дед. — Василько Шубайло. Эти — помогут.
Василько смотрел исподлобья. И еще из-под копны таких же, как у друга, бесцветных от солнца волосиков.
— Ну, Василько, а ты что же такой нехитрый да несмелый?
— Та-а, — беззвучно сказал Василько и от застенчивости почесал одной босой ногой другую.
Дед ушел, а мы присели на валуны, чтобы обсудить план нашей военной операции.
— Ну, кто подземелья знает?
— Трохи, — сказал Стасик. — Потому как до конца их
— А ты, Василько?
— Та-а, — ответил тот.
— Ну, с такими орлами я здесь горы сворочу. И вот что: вчера я видел ночью вон в той башне огонь. Что бы это могло быть?
— Эт-то надо сообразить, — рассудительно сказал Стасик.
А глаза загорелись. И я понял, что старый Потеруха в его возрасте был, видать, такой же: смесь солидного домовитого мужичка и молодого остроухого сатира.
— Ну, чего сидим? — сказал молодой сатир. — Полезли, не теряем золотого времени.
— Та-а, — сказал Василько. — Да-а-ффай…
Взрослый остолоп и двое молодых через пролом забрались в башню. В центре ее, вплоть до первого яруса, стоял столб от винтовой лестницы. Но нижние ступеньки выпали. В столбе оставались только ямки от них.
— Дядька Антось, — сказал Стасик. — Я первый полезу, а вы за мной. Потому как если я сорвусь, вы меня удержите. А если вы первый полезете и сорветесь — мне удержать будет трудно.
Стах полез как белка. А за ним, слегка тяжеловато, полез я, ставя носки ботинок в ямки от ступенек, оставшиеся в столбе.
Поднимались по спирали. Весьма похвальное занятие для без пяти минут доктора наук.
С яруса, с высоты, через бойницы было видно Ольшанку, и течение Ольшанки, и поля, и покрытую молодой травкой Белую Гору с маленькими фигурками людей на ней.
Вон даже, кажется, можно отличить Стасю. И Генку. А может, и ошибаюсь, потому что все в джинсах.
Но не это привлекло наше внимание. Ярус, с которого небольшой пролом в башенной стене вел на чердак бывших жилых помещений, был обжит. По крайней мере еще совсем недавно здесь кто-то был. На полу несколько больших охапок свежей мякенькой овсяной соломы. На кирпичном выступе стены капли стеарина.
В камине — пепел. Если бы давний — выдуло бы.
Василько Шубайло, который спустился первым, вдруг копнул ногой песок.
— Ты что? — спросил я.
— Та-а. Пыли нет.
Я, конечно, не заметил бы этого, а он уже выкопал банку из-под бычков в томате. Пустую. Опорожненную недавно, потому что жижа еще не высохла.
— Бандюга, — сказал Стах.
— Почему?..
— Ну, — он неодобрительно посмотрел на меня. — И глупому ясно. Если бы просто какой-то бродяга — зачем бы ему закапывать жестянку?.. Бросил бы, и все.
— Резонно, орел. И хорошо, что у вас такие глаза.
Потом мы осторожно осмотрели подземелье под одной из башен. Я боялся, что может случиться обвал, и
Тогда я отпустил свою гвардию на несколько дней, попросив их, чтобы сами не лазили. Еще случится что, а тогда — как посмотришь в глаза деду Мультану и родителям Шубайло?
…Когда я, пыльный и грязный, шел мимо правления, председатель Ольшанский окликнул меня из окна.
Обычный кабинет председателя колхоза. Длинный стол, стулья, портреты. По углам — снопы разных зерновых, очевидно, премированных когда-то, но теперь уже довольно пыльных. А на стульях, по обе стороны стола, Ольшанский и Высоцкий.
— Добрый день, Ничипор Сергеевич… Добрый день…
— …Игнась Яковлевич, — склонил голову Высоцкий.
— Садитесь, Антон Глебович, — как-то слишком… ну, словно извиняясь, сказал Ольшанский.
Мы молчали. Говорить, собственно, было не о чем. Потом председатель крякнул:
— Вы вот что, Космич. Вы плюньте на то, что тогда было. И на него, — он неопределенно махнул головой, и я понял, что он имеет в виду Гончаренка.
— Почему?
— Нестоящее это дело, бессмысленное… Ну зачем нам цапаться? Коты драть?
— Боитесь, что нагорит? — прямо спросил я.
— Бояться? Нет. Но неприятно. И вы правы — нагорит. Почему не сопротивлялся, выполняя нелепые приказы… Правильнее, почему глупые советы слушаю… А Гончаренок теперь тоже десятому закажет… Доску мы нашли. В бурьяне. А думали, что снял кто-нибудь из района или области, что ценности эти руины не представляют.
— А разве так бывает, чтобы без ведома местных?
— А то, — сказал вдруг Высоцкий. — Вон председатель ездил опытом обмениваться под Давид-Городок. Так там негодяи, бездельники какие-то тоже доску сняли. И тоже все так же, как и мы, подумали.
— И разбирать уже начали церковь. Но тут учитель истории из Минска позвонил, и такой тарарам поднялся, что в районе едва отбрехались, что, мол, старую сняли, потому что поржавела, и новую надо вешать, — мрачно сказал Ольшанский.
— И никому в голову не стукнуло, — сказал я, — что ни минуты нельзя без охраны, что старая должна висеть до новой?
И сам понял, что никому.
— Ну, а Гончаренок что же?
— А, — махнул рукой Ольшанский, — желает всю жизнь героическим «гестаповским» периодом жить. Он и поддержал меня, когда я заколебался на миг, стоит ли в той бандуре проход бурить. Говорит: «приказ»… Но — плюньте. Тем более такое случилось при этом. Но врачи у нас хорошие…
— Плюну.
— Ну, а куда вы сегодня?.. — спросил председатель.
— Вот приведу себя в порядок да пойду на автобусную остановку. Хочу на пару дней в Минск съездить.