Черный замок Ольшанский
Шрифт:
Зашипело…
И вот на кончике спички расцвел чудесный, синий внизу, оранжевый выше и желтый на конце волшебно-живой цветок.
Вспыхнул фитиль свечи.
Новыми глазами смотрел я на нашу тюрьму, на перемежающиеся полосы камня и кирпича, на конус мусора, засыпавшего лестницу. Я воткнул в этот мусор свечу, а две другие положил рядом.
— Ненадолго хватит, — сказал я. — Будем зажигать одну от другой.
— Мы не знаем, — сказала она, — можем ли мы позволить себе даже такую роскошь? Хватит ли у нас в этой ловушке воздуха? А вы еще закурили, Антон.
— Потому и закурил. Видите, дымок тянется к тому темному пятну и к тому, что выше. Здесь есть тяга, есть воздух. По крайней мере, мы не задохнемся. И я попытаюсь сделать трут. Пускай себе не из древесной губы, а из собственных брюк.
Я глубоко затянулся и выдохнул очередную струю дыма. И снова ее потянуло к темному пятну на стене.
Отдушина. И тяга. Сильная тяга.
— И все же, в чем дело, что все так неожиданно обрушилось? — задумчиво сказала Стася.
— И тут не докопаешься. Может, та подточенная стена рухнула и удар отдался сюда… А может, и скорее всего это так, кто-то следил за нами. Кто-то постарался нас тут замуровать. А вместе с нами и свое прошлое.
— Так ведь здесь ничего нет. Какое прошлое? Где?
Я как раз заканчивал обстукивать камнем пол.
— Так. Никакого другого подземелья под этим нет. Значит, мы не там искали. Значит, надо искать в другом месте.
— Искать? Вы ведь собирались бросить?
— Дудки, — сказал я. — Теперь уже дудки. Найду.
— Вы вначале выберитесь отсюда.
— Выйду. Не знаю как, но выберусь. Сквозь стену пройду, а буду там. В землю зароются — из-под земли достану. Вместе с их прошлым, настоящим и будущим, которого у них — я уж постараюсь — не будет.
Эти слова словно что-то сдвинули во мне. Говорил я их более подсознательно, чем думая над их смыслом.
Почему я был уверен, что нас завалили? Во-первых, сотрясение от какого-то там обвала не могло свалить плиты. Нужно было приложить к ним еще и какое-то механическое усилие, чтобы они обвалились. Во-вторых, мусор мы отбрасывали все же довольно далеко. Не мог он так легко начать сыпаться вначале между плитами, а потом на них, хороня нас. Ясно, что тут было. Тут было что-то наподобие рассуждения в древнем восточном гимне, приведенном, кажется, в книге «Душа одного народа» некоего английского офицера Филдинга. Книга рассказывала про Бирму, и было ей около ста лет. Как там было сказано?
Где их следы, где твои следы?
Кто их найдет, кто найдет тебя?
Да, кажется, я читал это там. Сто против одного, что этот «обвальщик» и «настоящего» Филдинга не читал. Но рассуждать он должен был приблизительно так.
А что это так взволновало меня в собственных словах: «Я достану их, даже если в землю зароются. Вместе с прошлым и настоящим»?
События, слова, факты, слухи — все они совсем недавно были горстью разноцветных стеклышек, а теперь, словно помещенные в какой-то волшебный калейдоскоп, который стал медленно вращаться, постепенно начали складываться в геометрический рисунок, имеющий и симметрию, и даже кое-какой порядок.
Я опять прошелся по нашей тюрьме: следов, кроме наших, не было. К сожалению, спускаясь, я не посмотрел, были ли они на ступеньках. Если были, значит, те, немного спустившись по лестнице, самого подземелья не рассматривали и могли не заметить отверстий, через которые приходил к нам воздух.
По их расчету, мы не должны были умереть от жажды на какой-то там третий или четвертый день. Мы должны были умереть от удушья через каких-то там несколько часов.
Они не хотели рисковать. Несколько дней — это слишком много. Вот катастрофа, пара часов и удушье — это был верняк.
Холодная ярость охватила меня. Погибать из-за какой-то сволоты? Ну, н-не-ет! А калейдоскоп работал и работал, и стеклышки с тихим щелканьем занимали свои места.
Все. Во всяком случае многие. Вплоть до слов про «страшные яйца», которые говорили над пьяным Вечеркой те, неизвестные. Мои, и Сташки, и всех нас враги. Стоило лишь взглянуть на яйцеобразную форму подземелья. А одно ли оно здесь такое?
Так, калейдоскоп складывался в рисунок. Но кто, кто из живых узнает, что он сложился в моей голове во что-то логическое?
Никто.
Я взял свечу и пошел к отдушине. Язычок огня все больше оттягивало в ту сторону. Значит, откуда-то поступал воздух. Может, плиты не так уж плотно завалили люк.
Отставив руку со свечой, я начал ощупывать кладку. Да, в ней действительно была отдушина с ржавой крестообразной решеткой. Куда она вела? А черт его знает! Может быть, в другой такой же подвал. «Допустим, ты пробил головою стену. И что же? Ты оказался в соседней камере…»
— Возьми, Сташка, свечу, — сказал я. — Держи в стороне от тяги.
Освободив правую руку, я подпрыгнул, ухватился за решетку и начал раскачивать ее (или, может, качаться на ней?).
Все это было пустым делом. Даже выломай я проржавевшее железо, кто бы пролез в дырку размером двадцать на двадцать пять сантиметров? Но я был неспособен рассуждать логично ни о чем, кроме моего «калейдоскопа». И я качался и качался, то подтягиваясь к решетке на руках, то отстраняясь, с силой распрямляя согнутые ноги, которыми упирался в стену.
Показалось, что ли, но в какой-то момент мне сдалось, что решетка и нижний камень кладки в самом деле слегка «ходят», как шаткий зуб.
Я спрыгнул немного отдохнуть и увидел, что от вертикальной перекладины решетки вьется, бежит среди камней узкая трещинка.
И тут я понял, что поступил правильно, начав эти «экзамены на обезьяну». Так она и вмуровывалась в свое время, решетка, в каменную кладку: минимум два камня были двойные или с большими выемками. Два конца «креста» входили в выемки, а два других просто всовывались в проемы, а потом эти проемы заполнялись крепкой цемянкой. Цемянка не выдержала.
Я снова повис на решетке. Длилось это целое столетие. Во всяком случае первая свеча уже догорела, и Сташка зажгла вторую.