Черти
Шрифт:
— Так ты ж голодная, — терпеливо отвечала Варвара, неловко возясь с узелком, ведь Клава мешала ей своими ласками. — Вот он, на, возьми.
Она стащила с Клавы одну рукавичку и сунула ей пряник в голую руку, чтобы Клава лучше сообразила, что это еда.
— Ну, хватит тебе ныть, — строго сказала Варвара, видя, что Клава только глубже зарывается носом ей под воротник. — Ешь давай.
Клаве пришлось есть. Пряник был мягкий и вкусный, наверное, свежий.
— А
— Это мавзолей, — уверенно ответила Варвара, видно было, что она уже здесь давно и совсем освоилась. — Пока он, правда, еще деревянный, — будто немного застыдившись, добавила она. — Но когда-нибудь и каменный построят.
— Какой еще мавзолей? — не поняла Клава.
— Для Ленина, — ответила Варвара. — Ленин умер.
Пряник застрял у Клавы во рту. Ей сразу вспомнился весь кошмар той последней, смертельной битвы. Переложив обкусанный пряник в другую руку, Клава коснулась пальцами своего горла. Там был шрам, узкий, но плотный, теперь Клава осознала его сжатое давление на дыхание, а раньше она думала, что это какой-нибудь шарфик.
— Ленин умер, — медленно повторила она. — Свет погас.
— Ленин умер, но сила его живет, — тихо поправила ее Варвара. — Великая сила. Ленин умер, но он вечно будет стоять на страже у врат тьмы.
— Мертвый? — не поверила Клава.
— Пойдем, — поднялась Варвара. — Ты все увидишь сама.
Они вошли внутрь мавзолея. Маленькая комната была освещена ясным, длинноязыким пламенем из каменных чашечек, приделанных к стенам. Сами стены комнаты были темно-синими, и на них серебром сверкали уже знакомые Клаве таинственные письмена.
— О, — сказала Клава. — Рыбки и птички.
Посредине комнаты стоял саркофаг, в нем лежал Ленин. Он одет был в черный костюм, руки сложены были на груди, мертвенно-бледное лицо светилось в полумраке. На открытом, чистом лбу темнел один из волшебных знаков, там была цапля и еще палочки, это Клава увидела точно. Ленин спал, без дыхания и сновидений. Он напоминал Клаве не живого человека, а скорее камень, лежащий памятник на собственной гробнице.
В ногах Ленина стоял Петька со своей собачьей головой. На нем была все та же окровавленная, ободранная сорочка, в которой он проделал свой недолгий путь, что никогда не был и не будет завершен. В руке Петька держал угольный жезл, заканчивавшийся острым крюком. Остекленевшие, собачьи глаза Петьки светились, подобно ледяным фонарикам звезд. Клава поняла, что Петька стал уже богом, только не тем, о котором рассказывал
За головой Ленина, в тени плохо освещенной дальней стены, стоял Комиссар. Удивительно было, что Клава увидела и узнала его.
— Здравствуйте, — тихо сказала она. — Вы дважды спасли мне жизнь.
Я мог бы многое ответить тебе, любимая. Но что были бы тогда мои слова? Может быть, они превратились бы в тени листьев, тонких золотых листьев ивы на воде черного, заколдованного озера. Или они стали бы шепотом звезд, бесконечным, пунктирным скрипом полевых кузнечиков, в котором я слышу что-то, чего не понять, и с каждым пропадающим звуком, с каждым ударом крохотной иголочки я навсегда теряю частицу своей жизни, частицу дыхания, частицу разума, да, мой разум подобно песку сыпется сквозь мои пальцы, и ветер подхватывает его, чтобы не оставить даже формы исчезновения, чтобы мгновенно меня забыть.
Я мог бы многое ответить тебе. Глядя в твои темные, способные жестоко убивать, страдающе терпеть и нежно любить глаза, я мог бы сказать: прости меня, Клавдия. Прости меня за то, что я увидел тебя, потому что, уже увидев, я не мог не полюбить.
Но я молчал. У меня не было голоса, потому что время не было тогда еще временем, и воздух тогда еще не был воздухом. Только я был мной и ты была тобой. Может быть, так было всегда?
Варвара отошла от тебя и стала у Ленина в головах. Вы окружили его, и сила ваша воссоединилась. Вы протянули вперед левые руки, в одно место над спящим лицом Ленина, из ладоней ваших закапала кровь, которая упала на широкий Ленинский лоб, и темный знак загорелся и исчез, войдя в голову умершего вождя.
— И станешь ты камень, — сказала Варвара. — Который не сдвинет никто. И станешь ты камень, запирающий врата тьмы. На веки вечные.
И Петька положил на тело Ленина свой жезл, и до сих пор он лежит там, где его положил Петька. И вы подняли руки, перечеркнув ими собственные лица, чтобы вечность не знала их, и никто не мог разрушить ваше заклятие. Никто тогда еще не знал, что скоро миллионы мальчиков и девочек точно так же поднимут перед своими лицами руки, под пламенем алых знамен, повторяя ваш священный жест, преграждая дорогу любому смертоносному взгляду в свои светлые, радостные глаза. На веки вечные.
Так вас и нарисуют когда-нибудь, высекут на огромной, каменной стене: две девочки, стоящие над саркофагом заколдованного, нетленного света, и мальчик с собачьей головой.