Чертоги демонов
Шрифт:
Миланье с тоской почувствовала, что ей и не нужно ни радости, ни счастья. Ей даже не нужно жизни, если уж на то пошло - просто-напросто не хочется жить. Хочется просто лечь прямо здесь и умереть, больше никогда не просыпаться и не открывать глаза. Забыться в той тьме, в которой она сама недавно была, где эти все чувства уже не будут тревожить её. И если бы её убили прямо сейчас, Миланье бы даже не расстроилась.
Она даже без энтузиазма призналась в том, что частичкой своей души этого желала.
Перед глазами пронеслись воспоминания о её матери и сёстрах.
Про хорошие воспоминания, наполненные радостью и счастьем, она даже не вспоминала. Память милосердно не стала подкидывать ей эти воспоминания, напомнив, что больше этого она никогда не увидит. Зато сразу вспомнила, что она успела наговорить им за всё это время. Вспомнила, как однажды сказала матери, что ненавидит её, а сёстрам, что не будет грустить, если они потеряются в лесу и больше не вернутся.
Знают ли они, что она сказала это из-за злости и вредности? Или они действительно думали, что она их ненавидит так сильно? Сказала ли она тогда, что это всё ложь? Что ей стыдно за сказанное и что она их очень любит? Любит так сильно, что предпочла бы сама потеряться в лесу и умереть там с голоду. Попросила ли она у них за это прощения и простили ли они её?
Но…
Я так и не попросила у них прощения за всё сказанное.
Воспоминание того, как она попрощалась со своими сёстрами, резануло сердце. Истерика, скандалы, разбитая картина их семьи… И теперь ей придётся жить с тем, что она там устроила. И некому больше сказать, как же она раскаивается. Некому сказать, что она их любит.
Миланье плакала. Тихо и молча – слёзы сбегали по её щекам, а она не издала ни звука.
– Держи, шоколад поднимает настроение, - его низкий голос раздался откуда-то сбоку.
Миланье нехотя повернула голову к протянутой сладкой штуке, которой он угощал её до этого, но желания брать её не было никакого.
– Я не хочу… - тихо сказала она.
– Хочешь. Просто не знаешь, чего хочешь. Бери, пока я её тебе в рот силой не затолкал, - безапелляционно сказал он, и Миланье нехотя протянула руку.
Взяла, покрутила в руках, откусила. Сладость мгновенно наполнила рот и даже немного свела челюсть. Было действительно вкусно, но от этого стало ещё грустнее. Слёз стало ещё больше, как и соплей в носу.
– Прости… - тихо сказала она. – Я… не хотела делать тебе больно. Просто моя…
– Я понял, - перебил он. – Можешь не озвучивать, а то опять расплачешься.
– Моя мать и сёстры… - она сделала глубокий вдох, чувствуя, как дрожит не только её голос, но и всё её тело. – Жарки сказала, что они погибли. Город был уничтожен, и никто не выбрался.
– Но кто-то же об этом рассказал, верно? Может кто и выбрался, - пожал он плечами. – Слухи.
Миланье откусила ещё кусочек.
– Но такие вести просто так не появляются, - покачала она головой, роняя слёзы. – Никто не станет говорить просто так, что великий демон погиб и что город пал. Такие новости… они… не появляются из слухов… И я… и ты… я…
– Закричала, а я убил не того демона, я понял, - кивнул Кент.
Он был иного мнения по поводу слухов, хотя отчасти был согласен с Миланье – такие слухи не возникают на ровном месте. Если говорят, что целый город уничтожен, значит, так оно и есть. А учитывая их войска, то тем более. А про смерть этих великих демонов… Кент тоже почему-то не сомневался. Если их войска нападали, то нападали наверняка.
– Просто… я же их больше никогда не увижу? – подняла она взгляд на него, спросив дрожащим голосом, полным слёз.
– Их? Нет, - покачал он головой.
– Просто… просто я наговорила им… перед нашим расставанием очень много нехорошего, моим сёстрам. И с мамой поругалась незадолго до этого. Я…
– Раскаиваешься в сказанном.
Миланье не ответила, просто кивнула, шмыгая носом. Слёзы, которые, казалось, пересохли, вновь бежали по щекам, а всё её лицо сморщилось, как переспевшее яблоко.
– Не волнуйся.
– Не волнуйся? – не эти слова она ожидала услышать сейчас. В её голосе даже проскочила искорка ненависти. Как он может говорить ей не волноваться, если вся её семья погибла?!
Но Кент был невозмутим и спокоен.
– Верно, - кивнул он.
– Да, ты думаешь, что легко мне говорить, так как не со мной происходит это, и права в этом. Но я могу трезво глянуть на ситуацию. Даже если ты пошлёшь маман на все четыре стороны, скажешь, что ненавидишь её всей душой, терпеть не можешь и желаешь сдохнуть под придорожным кустом, она всё равно будет любить тебя всем сердцем. Ей будет больно, да, но её любовь никуда не денется. Это же мама.
– А тебе откуда знать?
– Будто у меня маман не было, - хмыкнул он. – Они прощают то, что не смогут простить остальные.
– Но она могла злиться на меня. И не знать, что я…
– Матери всегда злятся. Особенно на глупых детей, которые только и делают, что ищут на жопу приключения. Матери злятся, потому что в первую очередь волнуются. Но это не отменяет того, что они любят своих детей. Даю голову на отсеченье – мать тебя любила даже после тех слов. И давно простила твою дурную голову. И меньше всего хотела, чтоб ты вот так тут страдала.
Такие слова были не для Кента. Более того, такие монологи были не для Кента. Он слишком мало разговаривал с другими, однако с этой девчонкой он, наверное, отговорил уже годовой запас. Более того, Кента смущали такие вот разговоры о любви и прочих телячьих нежностях. Смущали до такой степени, что он был готов набить самому себе морду. Слишком приторно, слишком слащаво и мило. Не привык он к подобным разговорам. Однако сейчас чувствовал, что ему стоит немного выйти за собственные рамки, чтоб девочка, напротив, потерявшая семью, смогла облегчить себе душу.