Чертов мост
Шрифт:
– Лежи.
Она встала и, чертыхаясь, пошла к двери.
– Кто там?
– послышался ее дрожащий голос.
– Открой, это я, Митрофан.
Мотька некоторое время молчала, затем тихо, жалобно сказала:
– Не обманывай, Митька на Ундурге.
– Открывай, говорю, - послышался требовательный голос, - а то разнесем дверь!
Я лежал ни жив ни мертв. Что же делать? Ах, как позорно и по-дурному влип! Мотька подкралась ко мне и тихо шепнула:
– Сбрось один матрац, подушку, одеяло и ложись на пол.
Я так и сделал.
В комнату
– Ты с ним это тут пировала?
– спросил Лапушенко.
– А я тебе что?
– ехидно откликнулся визгливый голос. Я уже слышал его однажды ночью в избушке стариков Зайцевых и узнал бы из тысячи других.
Значит, это и был тот последний бандит, которому удалось от нас вырваться. Теперь он наверняка меня узнает и тогда… Что делать?
– Кто это?
– с дрожью в голосе спросил Лапушенко.
– Так, один геолог, - ответила Мотька.
– А-а, - понимающе протянул визгливый, - понятно.
С минуту стояло молчание, потом Лапушенко сказал:
– Сначала выпьем.
Забулькала в стаканах самогонка. Потом снова наступила пауза.
Вдруг наступившую тишину прорезал властный голос Мотьки:
– Не трогайте его! Не вздумайте!
Я понял, что мне угрожает опасность, отбросил одеяло, вскочил. В это время зазвенело стекло: кто-то сшиб лампу со стола, и стало темно. Я бросился к двери, но налетел на Мотьку, больно ударив ее головой в живот, отчего она неистово закричала. Меня пытались схватить, потом ударили чем-то твердым по спине. Я тоже бил кулаками в темноту, но цели не достигал. На меня навалились, сбили с ног, ударили по голове, и я потерял сознание. Очнулся, когда меня волокли по земле. Ноги, бедра и спину саднило. Вначале я не мог понять, кто и куда мекя тащит, но потом вспомнил драку в избе Мотьки и Митрофана с визгливым. Это они тащили меня сейчас. Но куда? Зачем? Не успел я осмыслить происходящее, как бандиты остановились, выпустили мои руки.
– Хорош, - проговорил визгливый, - тут и кончим.
– Надо бы еще оттащить, а то близко, - сказал Лапушенко.
– Тебе чего бояться?
– Мне-то нечего. Мотьку заподозрят, а она выдаст нас.
Где-то совсем далеко, на окраине села, послышался скрип тележных колес и пофыркивание лошади. Впрочем, мне это могло и показаться, так как в голове стоял звон. Руки и ноги онемели, отказывались повиноваться. Я понимал, что меня собираются убить, но предпринять что-нибудь не мог, все тело болело, я не мог шевельнуться. Однако слух не подвел меня.
– Стой, Сеня, кто-то сюда прет, - испуганно шепнул Митька.- Надо смываться.
– Лягавого надо прикончить, - настойчиво сказал Сеня.
– Уходи вперед, я прикончу и догоню.
– Нож есть?
– Нету.
– У, черт! Возьми вот пугало.
– Придется шумнуть, беги.
Сеня удалился. Я услышал выстрел и торопливые шаги Лапушенко. Я был в сознании и хорошо слышал выстрел, но боли не почувствовал. Неужели промазал Лапушенко? Я попробовал двинуться и снова погрузился в черную бездну.
ДНЕМ приехала на двуколке Тася, на той самой двуколке, на которой ездил Витюля. Нас она нашла у Ефима Чернова и в предчувствии чего-то неладного быстро вошла, вернее вбежала, в избу и бросилась к моей постели.
– Что с ним?
– спросила она у деда, сидевшего у постели.
– Побили его чуток, а ты не убивайся - пройдет.
Девушка положила ладонь мне на лоб, стала осматривать голову, перебирая слипшиеся от крови волосы.
– Как же это случилось? Кто его?
– Не ведаю, дочка, - виновато ответил дед.
– Пошел он говорить с народом по этому случаю, а меня черт дернул утащиться на могилку Мироныча. Ждал его до ночи, а потом поехал искать. Среди ночи услышал выстрел там вон, вверху, возле болотины, поехали туда и наткнулся на него.
Хоть я и пришел в сознание с момента появления Таси, но заговорить с ней мне было стыдно. Что я ей скажу? Ну, конечно же, надо говорить правду, но что будет, когда я все расскажу? Поймет ли она меня? Ах, в какое нелепое положение я попал! Ну как я мог довериться Матрене! И только теперь я со всей ясностью осознал, что жизнь моя могла бесславно закончиться в болоте. Однако почему они не кончили меня в доме Мотьки, а поволокли в болото? Видимо, она не дала, боясь подставить себя под удар. Теперь, уверенные, что со мной покончили, сидят, наверное, в зимовье и пьют самогонку за упокой моей души…
При воспоминании о самогонке тошнота комом подкатилась к горлу, и, чтобы удержаться от рвоты, я попросил пить. Дед вышел в сенцы, принес ковш ледяной воды. Я выпил и взглянул на Тасю. Она низко наклонилась ко мне. Ее локон коснулся моей щеки, и Тася тихо спросила:
– Тебе плохо, Федя?
Я не ответил, только пожал плечами, мол, ничего. А поборов волнение, спросил:
– Ты помнишь тех двоих, что приходили тогда ночью к Зайцевым?
Девушка удивленно посмотрела на меня, поправила локон.
– Помню.
– Это хорошо, что ты их помнишь.
– Они?
– Один из них, тот, визглявый.
– Ясно. Это правая рука главаря. Где тебя избили?
Я знал, что Тася задаст этот вопрос, и был готов на него ответить, но, когда она спросила, растерялся. Девушка ждала моего ответа, не подозревая, что вопрос этот мне неприятен.
– Там, у Мотьки Звягиной, - с дрожью в голосе наконец ответил я.
В глазах девушки я прочитал недоумение, она задумалась, а потом сказала:
– Я схожу туда, разберусь.
Удерживать ее я не стал. Если она решила, то обязательно настоит на своем. Дед Евлампий засобирался с ней. Когда девушка вышла, я попросил:
– Деда, ты одежду мою принеси оттуда.
– Ладно, - буркнул он и поспешно вышел, прихватив с собой берданку.
Вскоре дед вернулся, положил мою одежду на сундук, молча сел на корточки у печи и стал набивать трубку.
– Ну что, деда?
– спросил я.
– Ничего. Нету их - сгинули, а Мотька во хмелю валяется.