Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Шрифт:
Натурально кайфово на занятиях изредка тоже бывает. Скажем, когда узбека, что в русском тупорыл, к доске вызывают. Во-первых, он и в классе норовит честь отдать, а шапки-то на среднеазиатской тыкве нет. Взводный бесится: «К пустой голове руку не прикладывают!» А во-вторых, недавно «брат» Варшавского Договора на политподготовке свой кишлак на карте Америки искал. Вообще и он, и все его земляки учебу ненавидят: по ним, лучше весь день камни тягать. До недавнего времени этот «брат», что по-нашему не петрит, одни «пары» по всему получал, и тогда ротный заставил взводного по вечерам с двоечником заниматься. Еще и в воскресенье отдельно. Офицерье по этому поводу даже перегрызлось, старлей в канцелярии так орал, что в спальном помещении
Вообще курилка — одно из самых лучших мест в армии. Мы всегда там после обеда по полчаса балдеем — и не холодно вроде, хотя зима. С земляком об доме перетрещишь, сержанта-гада обматеришь. И об «дембеле» далеком взгрустнешь — чуть не до слезы. Узбеки отдельно кучкуются и по-своему лопочут. Наверное, тоже дом вспоминают, а может, и сволочных сержантов.
Как раз в курилке и проявляется нутро каждого. Есть ребята — бычком поделятся, а есть, у кого и знаешь, только начатая пачка в кармане, но внагляк брешет: «Последнюю скуриваю!» Педераст жлобский!
Главное, значит, только на лавочке размякнешь, глаза закроешь, мыслями дома уже — звонок проклятущий. Опять на забодавшие занятия тащиться… Уж после обеда на них хуже вдвойне. В сон клонишься, словно после ночной смены. Тоскливо, Лохматый, но — сам понимаешь — тихого часа в армии не предвидится. Эх, если б мне посчастливилось, я б, думаю, трое суток без роздыху прокемарил и даже хавать не ходил.
Один из нашего взвода клевал носом на занятии да и, в натуре, приснул. Скалился во сне — наверное, какая-то бабец виделась, как он ей под юбку лезет. И тут сосед сзади взял да и вышиб стул из-под дрыхнущего, тот на пол ка-ак наеб…ся! Вскочил, стул оседлал — кругом ржачка. А над кем ржут, никак в ситуацию не въедет, ну и давай с умняком на роже чего-то в тетради строчить. Самый кайф, что старлей в этот момент ничего и не диктовал.
В общем, житуха в армии — бочка дегтя и ложка меда. Сержант Шифоньер — об его лоб можно щенков убивать — раз под настроение поделился, как и ему, хлеще нас, порой перепадает.
Был Шифоньер не так давно начальником внутреннего караула и ночью, вместо уставов, детектив завлекательный читал. Вдруг в караулку — а она у нас на втором этаже, над оружейным складом, — звонят. Сержанту, понятно, лень задницу здоровенную от сиделки отрывать, он и командует свободному караульному: «Уточни, кто ломится». А по времени — действительно непонятка, кого середь ночи принесло: и дежурный по части шмон наводил, и ротный был, все до всякой х…ни дое…вался, и с политотдела пропагандой обозначился…
Позырил караульный в окно и докладывает: «Там командир части стоит». Эх, как Шифоньер и вызверился: «Ну, ты, пень обоссанный, член опавший и гондон штопаный, шутковать со мной вздумал? Все, после наряда заживо на очке сгниешь! Полкана вообще в городе нету; он в округе, в командировке!»
И нет чтоб самому быстренько прояснить, кого леший не в очередь пригнал, так он неспехом по лестнице спустился, засов отодвигает, а там… Действительно, командир части, полковник Губач. Он ночью из командировки вернулся и прямо, домой не заезжая, по караулам вдарил. Свихнулся совсем на службе.
Губач еще выше Шифоньера, но не грузный. Не в нюх ему жданки пришлись, пока сержант раскачивался. Вот и решил его маленько к спорту приобщить: раз двадцать заставлял со второго на первый этаж сбегать: а не заедайся! Становится Шифоньер возле окна, чтобы полкан его видел, потом Губач отмашку дает — стартуй! Сам же засекает, за сколько сержант дистанцию лестничную покроет. С того уже пена, как с коня загнанного, но это кайф. Нечего, сам понимаешь, как фон-барон рассиживаться.
Вообще лично я бы в сержанты никогда не пошел. Потому они промеж двух огней существуют: офицеры-шакалы — и мы, пушечное мясо. Раз же согласился на эту педерастическую долю — получай от начальства в глаза, а от солдат — за глаза. Еще и подлянку какую при случае подкинут. Вурдалаку, например, ночью в оба сапога наср…ли. Сержанты потом целое расследование на эту тему учинили, только бесполезняк. Единственно, дневальному следующей ночью крутую правилку забацали — за то, что недоглядел, значит. Ну и как бы он это сделал? В роте сто пятьдесят рыл, а Вурдалакова койка в самом конце казармы. Да и вообще, по мне, чистые погоны — чистая совесть, нацепил же лычки — так и ходи обоср…м. Зато нам — кайфово.
Разумеется, взводный — не сержант и в казарме не спит, но тоже часто до отбоя толчется. То тумбочки и заправку коек проверяет, то в автоматы нос свой длинный сует, то противогазы обнюхивает: вдруг где коробки краешек при ржавел. А шутки у старлея вообще дурные, садистские.
Есть у нас во взводе рядовой — мелкий, юркий, как сперматозоид. Его Мылом прозвали, потому куда угодно без мыла… Ну, сам понимаешь. Рот у него сроду не закрывается, и на каждом занятии ему взводный по десять замечаний делает и уж сколько нарядов понаобъявлял. Следующий «урок» начался только — а Мыло уже хлеборезку разинул, чего-то у соседа проясняет.
Старлей и возмутился:
— Да ты в состоянии хоть час помолчать? Ей-богу, и в субботу, и в воскресенье в увольнение отпущу. Но хоть один звук за занятие издашь — два наряда вне очереди.
Мыло молча головой кивает и уже руки потирать начал. Вдруг в дверях опоздавший Кащей Смертный объявился. Он до того тощий и страшный: голова спереди наполовину лысая — это в восемнадцать-то лет! — вот и прозвали. Явно в чипке сидел, но бьет кулаком в хилую грудь, что пропоносило.
Взводный его посадил рядом с Мылом и смехом-смехом, а на полном серьезе:
— Сумеешь соседа растребушить, чтобы он за урок чего ни то сказал — не только за опоздание прошу, а еще и в увольнение отпущу. И в субботу, и в воскресенье. А не сумеешь — извини, два наряда вне очереди.
— А что можно делать и чего нельзя? — интересуется Кащей.
— Все что угодно — в пределах разумности, — уточняет взводный.
Мыло надулся, как Ленин на буржуазию, взглядом старлея испепелить готов, но — молчит.
Конечно, то не занятие было — сплошной прикол. Мы все назад то и дело оглядывались, где Кащей по-всякому Мыло шпынял. Но тот геройски держался. Пока минут за пять до звонка Кащей, отчаявшись, не вытащил из шапки иголку… да ка-ак засадит ее болтуну, на молчальника экзамен сдающему, в зад! Мыло ка-ак взвоет!
У взводного рот до ушей.
— Уговор, — торжествует, — дороже денег. Два наряда вне очереди — и оба на параше, ну а Кащею — два «отгула».
— Товарищ старший лейтенант, так нечестно! — вопит Мыло.
— Честность в армии? — ухмыляется взводный. — Не встречал, не встречал…
И точно: загнал Мыло клозет драить. Два раза. Такие-то они, Лохматый, армейские шуточки. Кому в кайф, а кому не по нему…
Про то же, чего мы здесь конкретно учим, писать вовсе неинтересно. Бензины там, масла смазочные, их свойства, куда и зачем льют. Конечно, уставы и политподготовку. Она — это замполитов хлеб. Капитан вечно какую-нибудь мудистику понапридумает, типа дурацкой викторины «У карты Родины». Либо чего еще в том же разыдиотском духе. И все талдычит: «Вы — защитники Родины… Ваш долг — боеготовность…» Знаем, слыхали, наизусть затвердили. Я не дурак, давно врубился, что это за долг: выбрось из жизни два года и отдай армии родной. Деталь: х…во или ох…нно ты этот долг отдавать будешь — по барабану. Все на второй год служить оставят…