Чертово колесо
Шрифт:
При виде животных Пилия вздохнул. Какие-то неясные воспоминания детства зашевелились в душе… Но очнувшись и вспомнив, зачем он тут, Пилия заторопился к выходу. Выяснилось, что надо подождать еще немного. Шофер искал четвертого пассажира.
— В мечеть зайди пока! — посоветовал он.
— Давай быстрей, а то уже час прошел! — ругнулся Пилия, но совету последовал, в мечети он никогда не был.
Мечеть оказалась старая, замшелая, сложенная из грубых серых камней, с невысоким минаретом и облупленным полумесяцем. Во дворике сидели нищие. Пилия не без опаски открыл дверь. Увидев стоящие рядами
Первое, что его поразило, — пустые грязные стены мечети. Пол покрыт дырявыми коврами. Окна завешаны черным. Задернутые темными шторами лубочные картинки на стенах. Кресло муллы тоже закрыто крепом.
Над ним — два скрещенных черных знамени, на ткани зеленеет арабская вязь. Полотнища старые, застиранные, а вязь — тусклая. Вообще все темно и сумрачно… Отдельно, за загородкой, на постаменте, лежала очень большая черная подушка с изображением Мекки — полумесяцы минаретов, диковинные птицы в садах, верблюды с поклажей (небось, опиум везут!) и люди в чалмах. Все обращено к маленькому кубу с плоской крышей; внутри виден камень. Его вышили так искусно, что Пилия невольно потянулся к нему рукой, проверить, не вшит ли он в мутаку, но тут же был остановлен гортанным окриком муллы, пьющего чай за занавеской. Пилия виновато оглянулся и отошел в сторонку. «Противная вера! И посмотреть не на что! У нас хоть иконы есть, музыка…»
У входа в мечеть он купил чай и самсу. Возле машины его уже ждали. Шофер замахал руками. Пилия, кусая на ходу дымящуюся лепешку, уселся в машину, впереди. Сзади на него глянули два узбека, молодой и старый, и женщина в черном.
— Ну, поехали?.. — спросил шофер.
— Поехали! А тут, — Пилия указал на самсу, — один лук, мяса совсем нету…
— Э, дорогой, почему один лук? Много лука, много! — весело отозвался шофер и вырулил из хаоса стоящих машин на шоссе. — Первый раз в Узбекистане? Вот, смотри, это наше сердце, Ферганская долина!
Пилия послушно уставился в окно. За окном летели хлопковые поля, а дальше наседали невысокие, но плотные, какие-то сплоченные и насупленные холмы. «Да уж, не Кавкасиони…»
15
Едва войдя в комнату, Ната вытащила геометрию.
— Все. Сначала заниматься, потом читать.
— А нельзя наоборот? — попросил Гоглик в оцепенелой тоске от предстоящего числа «пи» и ему подобных мерзостей.
— Нет, заниматься. Не спорь! — упрямо тряхнула Ната косичками.
— Нет читать! Там очень интересно дальше!
— А ты откуда знаешь? Заглядывал? — подозрительно взглянула она на него.
— Я ведь слово дал.
— Знаю я ваши слова! — начала Ната, но у Гоглика был такой несчастный вид, что она, поколебавшись, махнула рукой. — Тебе же будет хуже, если геометрию не выучишь! Это тебе геометрия нужна будет в жизни — не мне, не учителю…
— Не директору, не завхозу, не дворнику, — подхватил Гоглик. Миллион раз слыша подобные нотации, он каждый раз недоумевал, где ему в жизни могут пригодиться все эти круги, радиусы, косинусы, диаметры и прочие параллелепипеды, тоскливые, как кабинет завуча.
— Мне-то что? Я и так все знаю! А вот ты пойдешь в ПТУ, а потом без образования будешь на фабрике работать, —
Бабушка тоже была твердо уверена, что без геометрии мальчику прожить вполне можно, а вот без жареной картошки — никак нельзя.
Он извлек из-под матраса текст и попытался настоять, чтобы сегодня читала Ната — у него болит горло от мороженого, которым он основательно угостился в зоопарке.
— Папа там одного типа искал. Хромого Валико, который за зверьми следит.
— Какие дела могут быть у твоего папы с хромым сторожем из зоопарка? — удивилась Ната.
— Не знаю. Они куда-то за клетки пошли, а я бегемота всякой дрянью кормил, — доверительно сообщил Гоглик.
— Как это?
— А вот так: ему руку протянешь — а он тут же пасть открывает. Ты и бросай, что хочешь. Кто окурки кидает, а кто кирпичи. Пасть как чемодан.
— Возмутительно! — сказала Ната. — Оно ведь живое, это несчастное существо! И что ты бросал?
— Так, по мелочи, — уклонился Гоглик: бегемот получил от него всего лишь комок газеты и пластмассовый стаканчик из-под пломбира, от которых большой беды быть не могло.
— Чтобы я больше не слышала таких вещей! Ты в своем уме? Бегемот из-за тебя может умереть!
— Ну и что? Все умрем, — беспечно ответил Гоглик, точно зная, что все, очевидно, и умрут, а он — нет. Ну, и Ната тоже, конечно. Они будут всегда. — Где сядем?
Он втайне надеялся, что Ната все-таки сядет на диван, но она уселась за стол.
«В полете бес попал под радугу. Его закружило, завертело, ослепило, стало бить о яркие лучи. Ему с трудом удалось выскочить из-под сверкающих сводов и в панике помчаться вверх. Но на высоте крылья стало ломить. Уши вконец оледенели. Внутри все скукожилось. Лапы закоченели. Надо искать место для отдыха.
Он приземлился в безлюдной долине. Однако тут ему не понравилось: долина неуловимо напоминала то место, где он впервые попал под заклятье шамана.
Тогда бес кувыркался среди дикого винограда, лакомясь его последними вздохами, исступленно катаясь в толстых ветвях, высматривая самые налитые и сочные грозди и оставляя капли черной жидкости на витой лозе. Какой-то странный человек стоял с посохом на кромке и, казалось, что-то внимательно высматривал в поле. Под его взглядом бес остался сидеть на месте, словно прибитый гвоздем. Шаман вдруг пошел прямо на него, в нетерпении перелетая через виноград и выкликая слова, от которых бес покрылся обильным вонючим потом, начавшим застывать и сдавливать со всех сторон. Он попытался взлететь, но не смог, налитый грузной смертной тяжестью. И тогда шаман, взвившись над ним, ударил его посохом по хребту так, что брызнули искры и затлела шерсть. Бес хотел на четвереньках бежать через лозняк. Но прежде чем он сумел уйти, шаман с проклятием «Айе-Серайе!» еще пару раз огрел его палкой по бокам.