Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)
Шрифт:
На синь наплывало белое облако, медленно, тяжело, величаво, надвигалось массивной бархатной портьерой, обтекало Оксану, осторожно и аккуратно вырезая ее контур. Сощурив глаза Слава пытался рассмотреть Оксанину ауру, но не замечал ничего сверхъестественного, кроме небольших радуг в волосах и на плечах. Словно почувствовав смену природных декораций, гораздо лучше подчеркивающих достоинства ее тела, девушка повернулась боком, положила руки на затылок и запрокинула голову. Экран опустился, в комнате стало сумрачно, даже холодновато, так как исчез, хоть и символический, призрак солнечного тепла.
Оксана все тянулась назад, превращаясь в тугой лук, чудилось легкое растяжение суставов, взвод и напряжение мышц, подстраивающихся под готовящееся выстрелить тело-оружие. Непроизвольно напрягался и Слава,
Он вспомнил о дыхании и сказал с чувством:
– Акробатка. Соблазнительница. Оксана с яблоком. Вот завалю на спину, будешь знать.
– Завали, - шепотом предложила она.
– Овладей. Изнасилуй. Люби. Ласкай.
Ему стало грустно. Нет, потери желания, усталости, а тем более пресыщенного равнодушия не было. Вполне стандартные реакции на присутствие красивой, обнаженной девушки, которой ты далеко не безразличен (скажем так) наличествовали, губы и руки делали свое нежное дело, и делали его хорошо, может быть даже страстно, но вот за этой колышущейся, ярко-красной ширмой сидел кто-то холодный, отстраненный, попивающий через соломинку ледяной сок, машинально рассматривая стремящиеся вдавиться, слиться стонущие тела и думающий о более важных, неотложных, вечных делах.
Он был профессионалом - этот чудак в постели и кресле. Работа. Работа не на камеру, не на заказчика, ни, тем более, на себя. Работа на нее, ничего не подозревающую, ничего ему не заказывающую, но уже все забывшую, дрожащую и, кажется, что-то шепчущую. Но это опять не имело значения. Работа будет оплачена и вовсе не тем же способом (смешно и думать об этом!). Оплачена в срок и в соответствии с прейскурантом. Эй! Там, наверху! Почем нынче любовь?!
Сделайте ручки так. Сделайте ножки так. Возьмите сосок так. Языком коснитесь так. Скажите это. Вздохните глубже. Любовь - штука тонкая, сложный коктейль, хотя и известных ингредиентов.
После последнего глотка всегда приходит разочарование - именно ради этого?! Ради этого столько накручено, напридумано?! Столько трагедий сыграно, столько жизней сломано?! Чего-то я не понимаю в это мгновение в этом мире. Или наоборот - в это-то мгновение все и понимаю, просветляюсь, освобождаюсь от ложных желаний, а других и не существует, насыщаюсь и смотрю в потолок, или в освещаемую тьму век. А затем благодарность заставляет обнимать податливое тело. Благодарность за секунду истинного равнодушия. Здесь и сосредоточена моя жизнь, моя цель - в такой секунде и получив ее сполна я имитирую любовь, делаю ее произведением искусства, лишаю грубой и реальной приземленности, свойственной истинному и никому не нужному чувству, превращаю в выдуманную, романтичную, жестокую жизнь. Мы не знаем имен животных и даем им клички.
Холод крадется по пальцам рук и ног, выбрасывая вперед щупальца озноба, хлестающие по плечам и икрам. Приходится подтянуть почти съехавшее на пол одеяло, накинуть его, прихлопывая им убегающее тепло. Оксана благодарно трется щекой о плечо, а Слава крепче охватывает ее, прижимает к себе. В благодарность?
В сон не проваливаются. Туда входят вслед за сбивчивыми мыслями, держа под руки усталость и уют. Снова где-то далеко остается, теряется Оксана, ее тело растекается вдоль него, нечувствительно и невозбуждающе - еще кожа, колени, волосы, дыхание. Комнатка для сна оказывается узковатой и в ней не помещаются двое, так что Славе приходится уступить, усевшись на пороге и сквозь прищур рассматривая растекающуюся по льду воду. Внутри оказались недовольны возникшим теплом и возмущенно застучали лапками с зажатыми хрустальными шариками по стеклу. Окно подалось на столь упорный протест, хрустнуло с громовым раскатом, слепило из застывших молний неряшливые клубки снега, забросало щели морозом, засадило ледяными пальмами, неизведанными путями распустившимися в маленьких горшках. И Слава нашел ответ на прямой вопрос Оксану. Обняв ее сзади так, что ладони легли на груди, отставив большой палец правой руки так, чтобы не загораживать маленькую родинку, уткнувшись лбом в ее стриженный затылок, он честно и сурово предупредил:
– Буду говорить в первый и единственный раз. Кто спрятался - я не виноват. Все делается очень просто. Просто, при условии, естественно, что у тебя есть такая мечта. МЕЧТА! Меч-та! Мечта сплошь из больших букв и с оружием в ножнах. Не нужно денег и дзена - прах веков, дерьмо столетий. Наша единственная религия - все в нас самих и нигде более. Я говорю условно, конечно. Таких как я, я не встречал. А если бы встретил в жизни, то не распознал... Эгоцентризм - наш девиз. Обратная сторона титанизма... Дорога открыта всем - поэтому "наш". Извини за сумбур, это от неподготовленности речи. И от отсутствия нужных терминов и теорий. Только практика, только практика. Итак, мечта уже есть. Теперь делаешь второй шаг - мечту осуществляешь. Просто, да? Образно говоря, строишь бесконечную стеклянную стену, отгораживаясь от всего на свете. Любопытное, оказывается, дело - почувствовать себя на месте рыбы в аквариуме. Теряешь все точки опоры, все интересы и обнаруживаешь, что и без них можно существовать. Можно и нужно. Остается только зоологический интерес к мельканию пузырьков в стакане. В каком стакане? Да дело в том, что на самом деле не ты оказываешься в аквариуме, ты освобождаешься, встаешь рядом, а все остальное - в стакане с соком или кока-колой. Шипит, пузырится, пахнет. Поэтому остается только взять соломинку, запустить ее туда и потягивать помедленнее, полоща рот и растягивая удовольствие. Хотя... Жажда ведь тоже не беспредельна... Не всегда хочешь сока, а, например, водички ледяной, пива. Так что не считай меня гедонистом. Желаешь спросить - какие у меня цели? интересы? стимулы? Да никаких секретов...
А ведь девочка была бы права, не то чтобы понял, уяснил, прикоснулся к так тщательно отодвигаемому откровению Слава - черта-с-два - знал! Понял, уяснил, прикоснулся тысячи лет назад. Когда еще и не ступил на эту дорогу, эпитет "путь" здесь не подходит - высокопарен без меры, оброс миллионом ненужных значений. Все должно быть тихо, мирно, по-домашнему. Без лишнего шума и надежд на удачные попытки изменить ИХ (т-с-с, ни слова о человечестве). Пустые упования. Титанам и червям нужно думать исключительно о себе, словно птичкам божьим, клюющим на всеобщее благо. А я и не старался, развеселился Слава, было бы забавно разыграть нечто в этом роде, а не растлевать малолетних. Ну-ка, сообразим нечто в этом роде... Карнавал а-ля Второе Ушествие. А что, все сходится - если уж выпало родиться в империи, то прожить нужно так... бесцельно. Нет, в этой сумасшедшей идее нечто есть - сумасшествие, естественно. И чудес я не умею творить, и легионы на месте. Вот только что я мог им сказать? Плодитесь и размножайтесь? В этом-то червивом яблоке? Е... и предохраняйтесь? В целом верно, но не свежо. Ничего не получится. За столько... черт, ведь и временем это не назовешь... иного в голову не пришло и не придет. Чепуха. Суета. Анестезия. Порок в самом плане. Чтобы учудить, нужно спланировать, а вот как это сделать в бесконечном тоскливом ноябре?
– Никаких секретов, девочка, никаких. За исключением того, что спрашивать у любого о смысле его жизни. Та же история, древняя - из десяти девять не знают своего предназначения... Может быть, хорошо, что не знают? Представляешь, какое предназначение у пьяницы? у убийцы? у лжеца? Я - нет. И не стремлюсь узнать. Лежу себе на простынке в яблочке...
...и ничего не делаю. Не ищу, не сомневаюсь, не стараюсь.
Только говорить Оксане об этом не стоит, решил Слава. Во избежание и во сохранение. Пусть ее. Пусть спит моя девочка. Сопит в мою руку. Царапает запястье. Спит и дает отдохнуть мне. Сколько можно лежать? Вернее, сколько я могу так пролежать? Когда тело успокаивается настолько, что перестаешь ощущать его. Только тихо погружаешься в мягкую вату и слегка морщишься от порой попадающихся спутанных волокон, легкими разрядами напоминающими о существовании кожи. Вечное падение в вечный сон. Подспудно этому не веришь. Принимаешь как данность, но в глубине души надеешься на тиканье часов.
Он с надеждой вслушивался в тишину, но кроме стука их сердец и дождя по стеклу и жести подоконника ничто не напоминало о времени.
Казань, июль 98 - июнь 99