Червонная Русь
Шрифт:
– Да этот… – Мирон беспокойно оглянулся назад, на дверь в верхние сени. – Выйдете сейчас, мать, не волнуйся. Сухман Одихмантьевич этот… Ночевать здесь хочет, проклятый, да требует, чтобы ему горницы открыли. Я, говорит, не такого рода, чтобы где-то в черной клети ютиться… В болото бы ему к лешему! Ну что ты с ним поделаешь, чтоб его черти взяли, у него же такая силища! Не драться же мне с ним! – Мирон в отчаянии хлопнул себя по бедрам, всем видом взывая к сочувствию. – Вот, за грехи мои, навязалось мне на голову беспокойство! Помилуй, Пресвятая Богородица! Надо тебе, княгиня, где-то пересидеть это время, пока не уберется. Я думал, здесь тебя не тронут, так ведь лезет, бес проклятый, в горницы! Я обещал, что сейчас приготовим ему лежанку, Прибавка за периной побежала.
– Где же я пересижу? – подала голос Крестя, вспомнив, что княгиня сейчас она.
– Надевай вот это и посиди пока в клети. А там, Бог даст,
– Ты сдурел совсем! – воскликнула Прямислава. – Чтобы княгиня да в простой избе сидела, в вонище, со свиньями вместе, дым глотала!
– Дымной горести не терпеть, тепла не видать! – пословицей ответил Мирон. – Не гневайся, княгиня, что же делать! Лучше в дыму чуть-чуть посидеть, чем этому бесу лешему в руки попасть!
– Да кто же он такой?
– И ты одевайся, красавица! – вместо ответа сказал ей Мирон. – Увидят твой подрясник, догадаются, что ты из монастыря, а там и до прочего дойдут. Не надо гусей дразнить, побудете обе как бы холопками…
– Я? – Прямислава пришла в негодование. – Чтобы дочь Вячеслава Владимировича туровского холопкой прикидывалась! Окстись, очумел, ей-богу!
К счастью, сотник Мирон понял ее так, что послушница возмущена тем, какие неудобства приходится терпеть княгине.
– Лучше прикинуться, чем на самом деле холопкой стать! Княгиня – красавица, да и ты, душа моя, тоже хороша. – Он изо всех сил старался задобрить их обеих, только бы добиться своего, не поднимая шума и не привлекая внимания гридницы. – Лучше немного в холопском платье побыть, чем навек в чужие руки попасть. Бог видит, никакого ущерба твоей чести, княгиня, не будет! Послушай меня, Христом Богом молю, ведь добра я тебе желаю! Ведь увезет вас этот Сухман, куда и Змей Горыныч Забаву Путятичну не заносил, и никакой Туров вас тогда не вызволит! Батюшку-то, мужа-то, Юрия Ярославича, пожалей, княгиня!
Упоминание об отце подействовало на Прямиславу, и она больше не стала спорить.
– Выйди, не будет же княгиня при тебе одеваться! – сурово велела она Мирону, и он обрадованно заторопился:
– Я тут, тут, княгиня, в верхних сенях буду! Выходите скорее, я вас вниз сведу, в клети спрячу, а если во дворе никого особо не будет, и со двора выведу! Поскорее только!
– Сам давай поскорее!
Закрыв за ним дверь, Зорчиха стала разбирать одежду. Мирон притащил девушкам верхние и исподние рубахи из простого грубого холста, явно поношенные и не слишком подходящие по меркам, но ему, как видно, было некогда выбирать и примерять. Обуться им предлагалось в дырявые, разношенные поршни [36] , огромные, как утиные лапы. На веревочку были нанизаны звенящие заушницы [37] из потемневшей меди, которые у Прямиславы вызвали особенное отвращение: почему-то ей подумалось, что эти «сокровища» тиун Ивлянки собрал с каких-то семей за долги. А ей предложено их надеть! Она вспомнила украшения из ее приданого, подаренные на свадьбу отцом и мужем: ожерелья из золотых узорных бусин, колты [38] с разноцветной эмалью, ликами святых и райскими птицами, серебряные подвески и золотые перстни, жемчуга и самоцветные камни – все это теперь хранилось где-то в сундуках Апраксина монастыря, под надежным присмотром ключницы матери Митродоры. А она, княгиня Прямислава Вячеславна, должна цеплять к своим волосам какие-то медные холопские побрякушки! Мирон не принес им ничего, чтобы покрыть головы, а значит, им предстояло изображать двух девиц, что тоже было унизительно и стыдно как Прямиславе, по закону замужней, так и послушнице Кресте.
36
поршни – мягкая обувь без каблука и голенища
37
заушницы – женское украшение в виде металлических колец, которые укреплялись на висках с помощью ремешка, ленты или крепились к головному убору. Имели разнообразную форму и служили знаком племенной принадлежности
38
колты – украшения в виде круглых подвесок, крепились к головному убору и спускались до уровня груди. Делались из драгоценных металлов, украшались золотом и эмалью и составляли принадлежность костюма самых знатных женщин
– И с каких только девок снял! – бормотала Прямислава, глядя, как Зорчиха раскладывает их «обновки». Никогда в жизни она не носила чужой одежды, да еще такой грубой, и весь этот замысел с переодеванием казался ей глупым и унизительным. –
– Не так уж он и глупо решил, Мирон-то! – неожиданно поддержала сотника Зорчиха, подходя к ней с одной из «обновок» в руках. – Давай-ка, голубка, одевайся! Бог его знает, Сухмана этого, кто он такой, а по виду как есть половец. От них хорошего не дождешься. Завезет еще правда, куда ворон костей не заносил! Ни князь Юрий, ни князь Вячеслав не найдут потом! От греха подальше, тут и мышью прикинешься, не то что холопкой! Одевайся, целее будем.
Прямислава с неохотой развязала платок, распустила пояс и потянула с плеч подрясник. Это тоже была чужая одежда, но, во-первых, она принадлежала хорошо знакомой Кресте, а во-вторых, напоминала о монастыре, который за эти годы стал для Прямиславы настоящим родным домом. Но застиранная холопская рубашка неизвестно с какой девки – совсем другое дело! На такое унижение можно было пойти только в самом крайнем случае, а Прямислава не была уверена, что он наступил. От природы не робкая, она выросла с мыслью о своем достаточно независимом и защищенном положении и не привыкла бояться ничего, кроме неуважения со стороны злополучного Юрия Ярославича. Несмотря на испуг сотника Мирона и уговоры Зорчихи, она не очень-то верила, что ей посмеет причинить зло какой-то проезжий человек, пусть даже половец и обладатель двухтысячного войска. Так зачем ей рядиться холопкой? Если откроется правда, она будет выглядеть глупее глупого! Все это приключение уже становилось из ряда вон выходящим по своей нелепости: сначала она из княгини Прямиславы Вячеславовны стала послушницей Крестей, а теперь из послушницы делается Юрьевой холопкой! Куда уж хуже!
Крестя не возмущалась: с явным облегчением она рассталась с платьем княгини и натянула холопскую рубаху, бросая тоскливые взгляды на свой старый подрясник.
– Как-то… простоволосой… грех… – бормотала она, провожая глазами платки, которые Зорчиха вместе с прочей одеждой и хорошими башмаками сунула в ларь.
– Бог простит! – утешала Зорчиха. – Вы, голубки, если увидят вас чужие, руки прячьте. По руке сразу видно, что вы ни серпа, ни грабель сроду не держали, ведер не таскали, репы не пололи. Беленькие вы обе… – Она оглядела их лица и шеи, которые никогда не жгло луговое и полевое солнце, и неодобрительно покачала головой: – Ну, ладно, после зимы все теперь такие бледные. Руки прячьте. А будут с вами говорить – молчите, будто вы глупые, ничего не понимаете. Ты, голубка, глаза опускай, авось обойдется.
С этим предостережением она обратилась к Прямиславе. За Крестю можно было не бояться: она и сама не пикнет.
Сотник Мирон уже извелся, ожидая в верхних сенях, и нетерпеливо постукивал в дверь. Зорчиха впустила его: окинув девушек быстрым взглядом, он радостно закивал:
– Вот и славно, вот и хорошо! Теперь вниз пойдем! Только вот что… – Он остановил Прямиславу, которая вслед за Зорчихой уже шагнула к двери. – Так идти не надо, а то спросят, чего вы тут делали. Вот хотя бы… Пожитки перетаскивали.
Он кинулся к ларю и вывалил на пол целую кучу какого-то тряпья: тощий старый тюфячок, жалкую засаленную подушку, похожую на мешок с чем-то мокрым, какой-то облезлый беличий полушубок – и всем этим почтительно нагрузил Прямиславу и Крестю.
– Держи, княгиня, держи, красавица. Ну, понимаю, ну что же делать, видит Бог! За тряпьем и не разглядят вас, пройдете. А то там внизу людей полно, таких красавиц как же не заметить! Иди вперед, бабка, а мы за вами.
Зорчиха первой спустилась с лестницы в просторные нижние сени, Прямислава и Крестя за ней. Внизу действительно было много незнакомых кметей, приехавших с «Сухманом Одихмантьевичем». Осторожно выглядывая из-за полушубка, Прямислава еще раз убедилась, что говорят все по-русски и что больше тут нет ни одного половецкого лица.
Они прошли через сени, своей ношей расталкивая приезжих, кто-то со смехом хватал их за руки, желая получше разглядеть, но Зорчиха охраняла их, грозно покрикивая, сотник Мирон суетился, а навстречу им уже торопилась ключница Прибавка с челядинками, несшими наверх новые перины и одеяла. Увидев трех женщин на лестнице, она окинула их быстрым взглядом и посмотрела, куда Мирон поведет своих подопечных.
Сотник благополучно вывел девушек и няньку во двор, а там затолкал в клеть, дверь которой была чуть в стороне от крыльца. Внутри не было никого из чужих, только местная челядь, и Прямислава с облегчением бросила полушубок прямо на земляной пол. Она чувствовала себя до крайности глупо, переряженная и нагруженная какой-то дрянью. Челядь, толком не знавшая, кто эти две девушки из терема, смотрела на них с изумлением, а Мирон был доволен.