Чешские юмористические повести
Шрифт:
Однако все были неприятно поражены тем, что матушка Красава не явилась на похороны. Как я позднее узнала, она уехала с обер-лейтенантом Шаршоуном в горы. Это меня возмутило, и в гневе я обрушилась на отсутствующую матушку:
— Не желаю ее видеть,— заявила я Людвику через несколько дней после похорон.
Людвик ответил с укоризной:
— Нехорошо, сестра, так отзываться о матушке. Осуждать ее могут посторонние люди, но не собственные дети. Пусть в пылу юности она совершила неподобающий поступок. Но мы-то должны возблагодарить бога за то, что у нас есть мать, а не изгонять ее из дому. По крайней мере перед младшими сдерживай свое раздражение и не устраивай сцен.
Разумные
— Гораздо хуже,— после долгих раздумий продолжал Людвик,— что я и сам не знаю, как теперь быть. Ведь так это продолжаться не может. Матушка Красава должна вернуться к своим детям.— Он насупил брови.— Слыхал я, она со своим… Они с паном Шаршоуном уже возвратились. Поеду к ним и серьезно поговорю с матушкой. Как вы думаете?
Мы его поддержали. Преподобный пан Бенедикт сказал, что возьмет переговоры с матушкой на себя: по его мнению, слово священника скорее смягчит ее сердце. Но Людвик высказался против этого, ибо слуге божию не следует ронять достоинство сана и переступать порог дома, где…— Людвик замялся, подыскивая подходящее выражение,— где союз мужчины и женщины не освящен церковью.
Свое намерение Людвик осуществил на другой день. Тщательно побрился, надел новый костюм и в наемной бричке отправился в деревню Пршим, в имение лейтенанта Шаршоуна.
Через несколько часов он вернулся мрачный и сердитый. На наши расспросы не отвечал и лишь к вечеру, немного успокоившись, поведал, что с ним приключилось. Матушку он встретил возле калитки. В простом крестьянском платье, с венком полевых цветов на голове, она шла и пела народную песню. Людвик тут же без околичностей предложил ей вернуться к своим детям. Матушка даже не пожелала его выслушать, гордо вскинула голову и, не произнеся ни слова, скрылась в доме.
Но Людвик не из тех, кто отступает перед первой неудачей. Он вошел во двор, где обер-лейтенант Шаршоун гарцевал на коне, пуская его то галопом, то рысью и выкрикивая различные команды. На брата он не обратил ни малейшего внимания. Лишь закончив свои упражнения и приказав увести коня, он соизволил, наконец, заметить Людвика и по-военному резко осведомился, чего ему тут надобно. Людвик объяснил суть дела и повторил свою просьбу. Вытаращив на Людвика глаза, обер-лейтенант вдруг заорал:
— Как вы разговариваете с офицером, вы… жалкий штафирка! Вон отсюда! Или я…
Опасаясь насилия, Людвик спешно покинул двор, а вслед ему все еще неслись брань и грубые выкрики.
Мы выслушали рассказ Людвика, не скрывая изумления и негодования. Тогда Леопольд, не сказав ни слова, встал, пристегнул саблю, накинул шинель и с сосредоточенным выражением лица направился к двери.
— Куда ты? — в один голос воскликнули мы.
— Уж я с ним договорюсь,— прозвучало в ответ.
Позднее от крестьянина той деревни я узнала подробности их встречи.
Появившись во дворе, Леопольд громко крикнул:
— Обер-лейтенант Шаршоун!
— Здесь! — послышалось из конюшни.
— Ко мне!
Шаршоун выскочил как ошпаренный, и, увидев ротмистра, рысцой бросился к нему, на бегу оправляя одежду.
Не добежав до Леопольда трех шагов, он вытянулся в струнку, отдал честь и по-военному отчеканил:
— По вашему распоряжению явился, пан ротмистр.
— В каком виде вы осмеливаетесь предстать перед старшим по званию, обер-лейтенант? — распекал его Леопольд, четко выговаривая каждый слог.
У обер-лейтенанта Шаршоуна затряслись колени.
— Прошу прощения, пан ротмистр, я не ожидал…
— Мол-чать!
И
И закончил так:
— Жениться на пани Красаве. Прибыть в распоряжение семейства. О выполнении приказа доложить мне. Вопросов нет?
— Будет исполнено, пан ротмистр!
— Можете быть свободны!
Вскорости обер-лейтенант Шаршоун появился у нас со своей молодой женой. Брат Леопольд выслушал его рапорт о выполнении приказа, отдал несколько распоряжений и отбыл по месту службы. Людвик тоже уехал по своим делам. Осенью был призван в армию Войтех. Я от души желала ему попасть в полк, которым командовал Леопольд. Однако этого не произошло — Войтеха определили в Капошварский полк {71}. Но он не жалел об этом, надеясь повидать свет. Губерта мы отдали в гимназию. У него хорошая голова, и учителя сулят ему блестящую будущность. Да и остальные дети подрастают мне на утешенье. Клара начала посещать уроки танцев, и однажды я заметила, что она прячет от меня любовное послание. Разумеется, я ее пожурила, а самой было смешно. Со вздохом замечаю, как быстро бежит время, но постоянные хлопоты не позволяют подолгу предаваться раздумьям. Ведь есть еще и малыши, требующие неусыпных забот. Об их будущем я часто говорю с Геленкой, которая стала моей наперсницей и преданной помощницей во всех домашних делах. Эта скромная, милая девочка уверяет, что никогда не выйдет замуж и вместе со мной будет воспитывать младших братьев. О них мы с ней беседуем тихими вечерами, склонясь над кроваткой, где, утомленные детскими играми, улыбаются приятным снам Ярослав и Цтибор.
События, связанные с порой супружества отца Вильгельма и Красавы, относятся к самым удивительным в нашей семье. Я даже опасаюсь, что мой рассказ будет встречен с недоверием.
Отец Вильгельм происходил из рода потомственных военных. Офицерами были и его отец, и дед, некогда заведовавший складом амуниции в Брно. Говорят, даже прадед его служил в армии; кажется, он был штабным писарем, а затем содержал в Вероне таверну для солдат крепостной артиллерии. Воинственные предки и воинское воспитание повлияли на характер папеньки Вильгельма: в своем пристрастии ко всему, что связано с военной службой, он доходил до необъяснимых странностей. Для его наметанного офицерского глаза всякий пейзаж был полем брани. Холмики и пригорки становились высотами, звонница костела — подходящим пунктом для артиллерийского наблюдателя, наиболее значительные городские здания — опорными точками. Он проводил множество часов за чтением военных книг и ни на минуту не расставался с уставом. Грезил о войне и победах, чертил планы укреплений нашего городка, которому, по его мнению, в предстоящих военных операциях предназначалась немаловажная роль. Даже лошадь была для него не просто лошадью, а боевым конем. Батрачка, окапывающая свеклу, в его помраченном сознании превращалась в роющего окопы сапера.
Глянет, бывало, на стоящие вдоль дороги телеграфные столбы, решит, что это шагает отделение солдат, и громко командует: «Шагом марш! Направление — фабричная труба!» И ему кажется, будто телеграфные столбы по его команде качнулись, колонна заколыхалась на марше, он уже слышит, как лязгают, ударяясь о штыки, походные фляги солдат.
Не раз он пугал в лесу собиравших хворост женщин, громогласно обвиняя их в шпионаже. Его выходки всегда были неожиданны и зачастую становились источником всяческих недоразумений.