Чесменский бой
Шрифт:
А вечерком заскочил на «Гром» попутной шлюпкой Евграф Извеков. Капитану пинка срочно требовался старший офицер взамен заболевшего. Просил он Перепе-чина отпустить к нему Ильина, но тот заупрямился. – А я с кем плавать буду? – отвечал он недовольно.
В конце концов удалось уговорить капитана «Грома» на перевод к Извекову просившегося туда Машина. На том и порешили.
На берегу Дмитрию Ильину удалось побывать за все время стоянки лишь раз. На «Громе» повредилась грот-мачта и потребовалась кой-какая кузнечная работа. Сняв вместе с корабельным мастером лекала, Ильин свез их в кузню. Только-то и видел, что собаку у порога да мокрые от пота спины кузнецов. Все остальное время участвовал в погрузке.
А Спиридову становилось все хуже и хуже. Адмирал уже не вставал. У изголовья его постели безотлучно сидели сыновья, старший Андрей и младший Алексей, меняли полотенца на воспаленном лбу отца. Здесь же читал молитвы эскадренный обер-иеромонах. Спиридова душил жар, невыносимо ломило суставы, но думал адмирал об ином. Старшим после него на эскадре сейчас оставался бригадир Грейг. Спору нет, Грейг – моряк знающий, но он иноземец. Как доверить ему славу и честь флота? Что скажет Россия, потомки? Адмирал приподнял голову, повел тяжелым взглядом.
– Зовите ко мне Елманова – младшего флагмана ревельского, – велел он сыновьям.
Прибывший контр-адмирал Андрей Елманов, стараясь не греметь шпагой, осторожно присел на дубовый стул подле адмиральской койки. Сыновья деликатно удалились.
– Вот что, Андрюша, – открыл глаза Спиридов, приподнимаясь на подушках, – я, как видишь, едва дышу, а эскадр оставить не на кого. Так что, душа моя, собирай вещички да перебирайся на «Орел», далее поплывем вместе.
– Ясно, Григорий Андреевич, – невозмутимо ответил сразу все уяснивший умница Елманов, – коли надо, о чем разговор!
Вернувшись к себе на корабль, чиркнул он жене письмецо, чтоб в этом году его домой не ждала и на будущий тоже, а вернется он обратно годов этак через пять-шесть.
Через несколько часов контр-адмирал уже поднял свой флаг на линейном корабле «Северный Орел».
А тут из Санкт-Петербурга депеша срочная. В ней черным по белому – взять с собой в плавание контр-адмирала Елманова Андрея Власьевича. Такую же бумагу и Елманову вручили. Улыбнулся Спиридов, усмехнулся Елманов. Что мы, дитяти неразумные? И сами все понимаем!
После ужина работы на кораблях и судах прекращались, капитаны давали командам отдохнуть. Вахтенные офицеры командовали:
– Фитиль открывать. Команде песни петь и веселиться!
А матросы уже вокруг кадок с водой, что за фок-мачтами ставят для курева.
На «Евстафии» за главного балагура Леха Ившин. Подле него всегда толпятся: знают матросы, что у Лехи на все случаи жизни прибаутки имеются. За то и прозвище достойное получил – Кот-бахарь. Сегодня Ившин, собрав вокруг себя молодых кексгольмских солдат, вел с ними разговор умный.
– Все в море-окияне от ветру! – подняв кверху палец указующий, разъяснял он. – Откель же сам ветер-то? – вопрошали солдаты.
– А вишь, сверху небо, снизу вода, а с боков-то и не ту ничего, вот оно и продувает! Солдаты в знак понимания дружно закивали.
– Но самое страшное на водах морских, братцы, так то туман, – пояснил им далее Леха. – От него все напасти! Рекруты полка кексгольмского сразу загалдели:
– В деревне тоже завсегда туман поутру, и странного в ем ничего нетути!
– Нетути! – Леха аж глаза выпучил от негодования притворного. – Морской туман – то совсем иное дело, – сказал наставительно, – и сравнивать нечего! Вот лежали мы как-то в дрейфах подле Сескара-острова, – начал он новую байку, – а туман там – во!
Для пущей важности представил Леха на всеобщее обозрение свой жилистый кулак. Рекруты, оглядев кулак уважительно, с таковой силой тумана согласились.
– Постирались мы там, значит, – продолжал Леха, – да портки свои с рубахами для обсушки и поразвесили. А я возьми да гвоздь в туман вколоти, чтоб на него сподручней вешать было. Да хурду свою на шкерту и повесь.
Солдаты недоверчиво меж собой переглянулись. Увидев сомнение, Леха не растерялся:
– Это у вас в деревне туман как кисель, а у нас – во! – И он снова выставил свой кулачище.
Вид кулака рассеял зародившееся было недоверие к правдивости рассказчика, и солдаты теперь уже с опаской озирались на сгущавшуюся вокруг корабля мутную пелену.
– Так вот, не успели мы посушиться, – рассказывал ободренный успехом Леха, – как кричит капитан: давайте-ка, мол, такие-растакие, паруса ставить. Разбежались мы по реям, подняли паруса и поплыли. Гляжу, мать моя родная, а порты с рубахами на тумане так висеть и остались. Через месяц у Сескара-острова галеры наши стояли. Я уж потом спрашивал ихних. Нет, говорят, ни туману, ни портов не видывали. Во как у нас-то бывает!
– Так и не нашли? – поинтересовался участливо один из солдат.
– Куды там! – махнул рукой Леха. – Поди, к свеям унесло. Носят счас, выставляются! Сзади хохотали по надсаду матросы: – В твоих-то портах не шибко навыставляешься! – Ну, Леха, ну, бахарь, врет и не поплевывает!
– Ничего, ребята, – подмигнул солдатам Ившин, – каждая побаска хороша прикраской!
Пожилые матросы, в кружок собравшись, вели разговоры степенные, солидные. Обсуждали увиденное.
Удивлялись здешним тучным хлебам, жнивью густому. Все ухожено, опрятно. Каждая десятина заботливо канавой с водой окружена. По валам, что вокруг полей, кустарник густой да бук с рябиной. Будто и не земля вовсе, а картинка нарисованная.
– Эх, кабы нам своей землицы хоть чуток, мы с ней бы и не такой конфект сделали! – печалились вчерашние мужики.
Подошел, трубку покуривая, боцман Евсей. Покачал головой неодобрительно.
– Не о том думу имеете, матросы. Вы б какую песню лучше затянули. Поутихли матросы. – Можем и песню, – ответили и завели любимую:
Плакала-рыдала, Русою косой Слезы утирала…Подхватили ее солдаты, и понеслась она над вечерним рейдом от корабля к кораблю. А откуда-то издалека, где в глубинах порта под ржавой вывеской расположился плохонький трактир «Сердитый петух», вторила ей старинная песня датских мореходов, такая же протяжная и печальная.