Честь и мужество
Шрифт:
— Подружка ей, Валентине то есть, пишет. Вадима упоминает. Через письмо-то я в основном и вышел на него… Бумажка еще валялась — из Ростовского Ювелирторга. Только верните потом, ладно? Завтра увидимся?
— Увидимся, — сказал Саша, пряча письмо в карман. — Спасибо. Позвоните мне из морга. — И он назвал телефон.
Придя в управление, Зуенков напился прямо из графина, хотя вода была теплой до отвращения. В кабинете все было так, как и тогда, когда он уходил: видно, больше ни один из четверки инспекторов, работающих в этой не слишком уютной комнате на
Он стал читать письмо. Оно пришло из Сергиевского района, из Суходола. Марина, подружка Валентины, писала о всяком, большей частью о том, как ей работается здесь после института. Сашу заинтересовали строки:
«…Теперь насчет твоих отношений с этим злополучным Вадимом. Не нравятся мне они! Ты ведь сама пишешь, что его подарки, пусть и дорогие, тебе не нужны, как и его чувства к тебе. И откуда у него, у студента, деньги, подумай? Зачем ты лезешь в какое-то подозрительное болото? Ты ведь любишь Олега, ему всего год служить, потерпи. Не верю, что ты не можешь отшить этого Вадима, скорее — не хочешь…»
Телефонный звонок… Саша быстро пробежал глазами еще несколько строк — дальше, кажется, неинтересно — и снял трубку.
— Алло, Зуенков, — сказал он рассеянно, все еще думая о письме.
— Это вы, товарищ капитан? — раздался в трубке юношеский басок. — Я хочу с вами поговорить… Это Леша… Тот, у которого вы краденые колечки взяли… Поговорить надо.
— Привет, Леша, — обрадовался Зуенков, сам себе удивляясь. — Ты где? Случилось что?
— Да я рядом, на площади Революции… В кино хотел, а потом вот… Вам позвонить решил. Письмо показать.
— Жди возле памятника. Я выхожу!
Камнем лежал у него на сердце этот Лешка. И надо же — сам позвонил! Нет, Зуенков, в людях ты разбираешься, так и отметим.
17
Беседа с кочегаром, а по совместительству — сторожем загородного детсада Карасевым вымотала у Володи Бибишева душу. Мало того, что Карасев отпирался — ни на какие, мол, «Жигули» ночью он не смотрел, никуда из детсада не звонил, — он к тому же, что называется, «качал права». Низкорослый пятидесятилетний мужичок со вздернутым носом и толстыми губами, с первого взгляда он показался Бибишеву тихоней. Но стоило ему достать милицейское удостоверение, как сторож-кочегар полез в пузырь.
— А чего ради я обязан отвечать на всякие вопросы? — настырничал он. — Я себя знаю как? Как невиновного! Значит, могу разговаривать с вами, а могу — нет. Заставить не заставите.
— Ну, хорошо, — успокаивал его Володя, — не отвечайте. Я сам буду говорить. Вас видели у машины, за вами шли до детсада, видели, как вы звонили по телефону. И даже слышали, что вы сказали, не по телефону, а уже на крыльце…
— Что, что?!
— Вы, Григорий Иванович, ругали тех, которые где-то шляются, и решили идти не то к Урку, не то к Курку… В этом роде. Но заснули.
— Так выпимши я был, — засмеялся Карасев. — Болтал чего, разве вспомнишь! И куда пьяные ходют — кто разве знает? Ходют и ходют…
— Бросьте, Карасев, паясничать, — жестко остановил его Бибишев, который понял, что по-хорошему с этим типом не получится. — На «Жигулях» вы прочитали опознавательный знак вора — Букву К. Вслух прочитали, так что мы уверены, даже нет — знаем точно, что вы один из соучастников. Вы уже сидели, Карасев, пора вам и знать, что чистосердечное…
— Ладно баланду травить-то! — взорвался кочегар. — Ты докажи, докажи! Шьете мне групповое, да? Не выйдет, гражданин начальник.
— Рановато вы меня так начинаете называть, — усмехнулся Володя. — Не торопитесь, еще успеете. Что вы мелкая сошка, нам понятно и так. Признались бы, Григорий Иванович, ей-богу, лучше было бы. Кому звонили?
Карасев молчал, ноздри его побелели, рост сжался в куриную гузку.
— Задерживать вас мы можем только двое суток, это вы знаете, Карасев. Но через двое суток мы все узнаем и без вас. Тогда поздно будет, локти грызть придется.
— Не имеете права! — заорал кочегар и осекся, увидев, что Володя встал и жестом подзывает сержанта.
Сторожа-кочегара увели, а Бибишев принялся изучать засаленную телефонную книгу, захваченную в детском саду, откуда звонил Карасев. Внутренняя сторона обложки была испещрена написанными от руки номерами телефонов. Карандашом и шариковой ручкой, разными почерками. Вполне возможно, что Карасев, не слишком надеясь на память, вписал сюда и тот самый номер, по которому звонил ночью. Володя выписал полтора десятка телефонов и уехал в управление, заскочив по дороге в адресное бюро, где ему пообещали через час дать список нужных ему абонентов. У себя в кабинете он никого не застал — все инспектора были в разъезде, что его порадовало: можно было без помех подумать хорошенько над фактами, которых, к сожалению, оказалось не так уж и много.
Но подумать не удалось: он только разложил на столе свои записки, как звякнул телефон.
— Владимир Федорович, здравствуйте, — услышал он в трубке знакомый баритон Феликса Михайловича Дергачева. — Есть некоторые новости, но по телефону, пожалуй, неудобно. Я мог бы к вам подъехать, если у вас есть время. Я на машине, буду через десять минут.
— Жду, — коротко бросил Володя. — Пропуск заказываю, найдете меня на четвертом этаже, коридор направо от входа, на комнате табличка с фамилией.
Положив трубку, Володя пригладил усы, покрутил головой. Новости. Что ж, очень кстати. У него было предчувствие, что клубок начнет вот-вот разматываться, что скоро на сцене должны появиться уже не мальчишки и не пьянчуга кочегар, а фигуры покрупнее.
В кабинете инспекторов Феликс Михайлович смотрелся совсем не так вальяжно, как у себя, среди книжных шкафов и кресел. Напротив, его ухоженные пшеничные усы, бархатный пиджак и голубоватые очки в оправе выглядели несолидным пижонством. Это чувствовал и сам Дергачев, отчего и вел себя суетливо: расстегивал и застегивал снова пуговицы на пиджаке, зачем-то щелкал зажигалкой, оборачивался на шаги в коридоре.