Честь смолоду
Шрифт:
Ночью мы покидали высоты и походным, форсированным маршем, рассчитанным на встречный бой, уходили ближе к Волге, чтобы включиться в сталинградский оборонительный пояс внешнего обвода.
Глава пятая
Высота Коммунизм!
Если кому-нибудь угодно будет искать высоту 142.2 по военно-топографической карте, определяйтесь левее Песчанки, что близ Сталинграда.
Здесь дрались наши дивизии. Здесь немало погибло советских людей.
Бои у Песчанки отсасывали силы врага от Сталинграда. Этот подвиг совершался во имя родины, во имя боевого товарищества, по продуманному в мельчайших
Я расскажу теперь обо всем по порядку.
Из сводок Информационного бюро мы знали, что противнику удалось форсировать Дон и выйти в пределы Краснодарского края.
Виктор сообщил мне, что наша станица упомянута в сводке. Противник, занявший Краснодар, перешел Кубань и подошел к восточным отрогам той части Кавказского хребта, которая тянулась в пределах Кубани. Мы были отрезаны от своих семей линией фронта. Немцы шли к Моздоку – Грозному – Орджоникидзе. Это был путь на Баку и Тбилиси.
Мы с Виктором ничего не знали о судьбе родных и серьезно тревожились. О чем бы мы ни говорили с Виктором, дело заканчивалось предположениями: что там?
Наша дружба еще больше окрепла от общего горя. Не проходило дня, чтобы мы не встречались. Если же мы не могли увидеться, тянуло к телефону – услышать голос друга.
Бахтиаров и Гуменко тоже потеряли связь с семьями. Загоруйко получил письмо от своего дальнего родственника, воевавшего у Моздока. Он сообщал, что семья Загоруйко не успела уйти. Шаланды с эвакуированным гражданским населением были перехвачены где-то у Приморско-Ахтарской. Загоруйко написал в Бузулук, в правительственную комиссию по розыску, но там ничего не знали.
Я не мог найти места от горя. А тут еще военно-пехотные училища перевели в резерв фронта. Из оставшихся курсантов сформировали сводный полк. В бой пока нас не вводили. Из курсантского полка, как из резервуара, генерал Шувалов черпал офицерский состав. Мы ждали и томились.
В то время как другие дрались на фронте, мы занимались строевой, тактической и политической учебой.
Решение уйти на передовую созрело не только у меня. Над этим задумывались и Бахтиаров, и Загоруйко, и братья Гуменко, и Виктор. Конечно, нас в конце концов двинули бы в бой, пришло бы свое время. А когда оно настанет?
Я был уполномочен для переговоров с полковником. Градов принял меня в глинобитной кибитке. Как и всегда, на столе стояли телефоны. На патронных ящиках, сложенных в углу, лежал кожаный несессер, полотенце в сумочке и стояла бутылка узбекского красного вина.
Полковник держал в руках книгу. Жестом пригласив меня сесть, он отложил книгу и во время нашего разговора изредка в нее заглядывал, как бы используя каждую удобную минуту для чтения.
Градов внимательно выслушал мои соображения. Он не перебивал меня. Потом задал несколько вопросов, – они касались семьи. Когда я сказал, что о переводе на передовую просят мои разведчики и Нехода, Градов остановил меня словами: «С ними я переговорю отдельно».
Я сидел близко к столу и во время беседы мог заглянуть в книгу, которую читал полковник. Это был «Хаджи Мурат». Мне казалось, что он перечитывает эту повесть с какой-то тайной мыслью. Я увидел подчеркнутые места и очень заинтересовался.
«На душе было бодро, спокойно и весело. Война представлялась ему только в том, что он подвергал себя опасности, возможности смерти и этим заслуживал и награды и уважение здешних товарищей и своих русских друзей.
Заметив, что я читаю подчеркнутое им, полковник улыбнулся уголками губ, отодвинул свою руку с длинными пальцами и старательно вычищенными ногтями.
– Поэтическое представление о войне, – произнес он, как бы отвечая каким-то своим мыслям.
Снова легкая улыбка скользнула по его тонким губам.
Мы молчали. Градов встал, откупорил штопором перочинного ножичка бутылку вина, налил два стакана, один пододвинул ближе ко мне.
– Выпьем за твою удачу, Лагунов, – тихо сказал он.
Я выпил вино залпом и отставил стакан. Полковник отпил несколько глотков и продолжал наблюдать за мной.
– Ты слишком взвинчен для передовой, – сказал полковник, – так легко совершить опрометчивый поступок. А на войне всякая ошибка – кровь. А необдуманный поступок командира – кровь его подчиненных.,
– На передовой я успокоюсь, товарищ полковник.
– Нашел бромистый препарат, – сказал полковник, опустив глаза… – На передовую надо приходить спокойным, разумным и немного обозленным. – Полковник налил мне еще стакан и немного долил в свой. – Я знаю, что ты далек от поэтического представления о войне. Ты слишком близко познакомился с ремеслом, каким вынуждены были поневоле заняться наши молодые люди. У меня тоже была семья, Лагунов. – Градов прикусил губу, лицо его нервно вздрогнуло, но он, видимо, взял себя в руки, прямо глядя мне в глаза, добавил: – Моя семья захвачена в Риге. Я коммунист. – Градов закурил от зажигалки. – Я разрешу вам уйти от меня… тебе и твоим товарищам. Но я должен в одиночку поговорить с каждым из них. Я давно командую школой. Так повелось: наступает момент, и, как из осеннего гнезда, навсегда вылетают птенцы, укрепившие свои перья и клювы. Может быть, эта привычка обязательно расставаться с учениками и помогает мне теперь. Хотя сейчас хуже… Я лишился семьи, а с вами я сжился, ребята. Каждого, почти каждого как бы усыновлял своим сердцем… Особенно после боевого крещения у высот Тингуты.
Я был растроган. Мне хотелось много, очень много сказать этому человеку, которого мы несправедливо считали суховатым. Спазмы сжали мое горло, и я не мог вымолвить ни слова.
Градов глянул на меня и понял мое состояние.
Он встал, я поднялся вслед за ним. Полковник подал мне руку.
– Желаю удачи, – сказал он. – Я уверен, что ты не подведешь своих преподавателей. Мне кажется, ты сумеешь командовать ротой.
И вот я у высоты 142.2.
Я командую стрелковой ротой обычного стрелкового полка, не имеющего еще ни одного ордена на своем знамени, не имеющего звания гвардейского, – обычного стрелкового номерного полка.
У меня в подчинении много разных людей. Есть молодые ребята, каспийские рыбаки, сильные, загорелые, с особыми привычками жителей приморских поселений, все равно, будь это ребята из Ланжерона, порта Хорлы, Керченского полуострова или Дербента. Это смелые парни, даже излишне смелые, певцы и балагуры, любящие носить пилотку так, что кажется, ее вот-вот снесет легким ветерком. Они говорят на особом приморском жаргоне, выработали походку враскачку, обязательно обтягивают свои мускулистые торсы тельняшками, стремятся подражать подошедшим к ним на стыки морякам Тихоокеанского флота.