Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
За минувший долгий вечер и длинную ночь была пройдена половина пути. Ещё за две или три версты до Кудрищева Скуратов сказал Басманову:
— На днёвке я тебе открою суть нашего вояжа, ежели не будешь хмелен, Данилыч.
Зная непредсказуемость поступков Скуратова, Басманов ответил с неким безразличием:
— Откроешь, так откроешь, а то и до Твери потерплю.
Но, сказав так, Басманов подумал, что дойдёт до сути и своим умом. Он уже давно научился разгадывать замысловатые ходы повелений царя Ивана Васильевича. Одно он уже понял: они шли в Тверь не с благими намерениями, не порадовать тверчан. Так уж повелось почти десятилетие, что опричники, появляясь где-либо, приносили с собой не радость, а горе, слёзы, страдания и смерть. Приторачивая друг к другу факты и фактики, Басманов понял, что поспешное посещение Твери Скуратовым и им напрямую связано
Поведал Фёдор отцу о делах новгородских вроде бы не так ясно, с недомолвками, но суть прояснилась. Памятный Басманову по службе в Новгороде, меченый и битый всеми тать Петька Волынец без роду без племени якобы видел, как новгородский посадник Василий Путята прятал в Софийском соборе за иконой Божьей Матери некую грамоту. Оную грамоту должен был взять польский человек или паломник из православных христиан и доставить её польскому королю Сигизмунду Второму. И писано было в той грамоте о мольбе новгородцев взять их область вместе с градом, сёлами и монастырями под могучее крыло Польского королевства. Сказано было далее Фёдором, что, вскрыв эту грамоту, Петька Волынец прочёл её и, примчав в Александрову слободу, передал через Малюту Скуратова Ивану Васильевичу. Добавил Фёдор, что, прочитав грамоту, царь-батюшка вошёл в такой раж, что придворные, как могли, тайком разбежались от грозных очей осатаневшего государя. На суд и расправу он был скор и жесток. Он призвал к себе ближних советников — Алексей Басманов в эту пору уже был отлучён от участия в советах. Слова царь Иван никому не дал, грамотой только помахал перед лицами князя Афанасия Вяземского и боярина Василия Грязного и повелел готовиться к походу на Новгород.
— Я покажу этим суконным душам, как идти в измену державе и опричнине! — кричал Иван Грозный.
Всё услышанное от сына было противно духу Алексея Басманова. Он не поверил, чтобы прожжённые новгородские мужи так бездумно попали в мышеловку. И знал Алексей, что, если допросить известного ему татя Петьку Волынца с пристрастием, он бы выложил иную, подноготную правду. Теперь же по воле этого поганца от жестокой руки самодержца пострадает невинный люд славного града. Оговорил Петька новгородцев, поди, за то, что они в какой раз его побили — пришёл к выводу Басманов. И душа у него не жаждала, не рвалась в опальный Новгород на бессудную расправу с невинными. Но Ивану Грозному всего этого не скажешь. Да можно бы и сказать, ежели устал от жизни. Знал Алексей, что после такого выпада против Грозного смельчаку один путь — на тот свет. А новгородцам помощи ни на полушку не будет.
Знал Алексей и то, что, задумав какое-либо жестокое и неправедное дело, царь Иван всякий раз пытался во спасение души заручиться поддержкой церкви, благословением в лице самого митрополита всея Руси. И теперь, чтобы открыть истинную цель своего и Малюты Скуратова вояжа в Тверь, Басманову оставалось сделать два шага. Да нет, уже и этих шагов не надо делать. И Басманова пробил холодный пот, потому как он увидел себя на краю пропасти, и даже нога была занесена над бездной. И хотя он отказался и думать о том, зачем его послали в Тверь, истина обнажилась помимо его воли и была страшна. Для ужаса, какой охватил неробкого Алексея, было много причин. Как ему захотелось забыть о них, избавиться раз и навсегда, вырвать из памяти, из груди! Но, оставаясь воином, он понимал, что избавление от всего совершенного им и от того, что он ещё может совершить, придёт только с его смертью.
В рассветной дымке полусотня въехала в Кудрищево. Мучительные размышления Басманова прервались. Григория и Алексея встретил сельский тиун [10] Роман, которого загодя предупредил гонец Скуратова. Он привёл путников в тёплый просторный дом и со всей семьёй захлопотал вокруг них. Сыновей он отправил разводить на постой воинов полусотни. Басманова и Скуратова Роман ввёл в чистую горницу. Тиун был наслышан о главном опричнике царя Ивана и встретил его так, как не встретил бы отца родного. В горнице приезжих ждала обильная трапеза с баклагой хлебной водки. За долгую ночь, проведённую в пути, они проголодались. Да и сугрев был нужен. Потому и начали они трапезу, выпив по кубку русской водки. Хмельное сняло усталость, в груди разлился огонь, и Григорий
10
Тиун — название различного рода должностных лиц на Руси в XI-XVII вв. (приказчик, управляющий княжеским или боярским хозяйством, судья низшей степени).
— Ты, Алексей Данилыч, не сетуй на меня, что сразу не выложил тебе на ладони царскую волю. Там, в слободе, ты бы батюшке в ноги пал, дабы не брать на плечи тяжкий крест, который выпало нести тебе и мне. А суть повеления Ивана Васильевича проста и человечна. Да и понятна каждому, кто любит батюшку-царя. Ты знаешь, Алёша, что ноне нет на Руси пастыря церкви. Сидит он в Отроч монастыре, упрямец. Уж как к нему был милостив государь, как лелеял своего духовного отца! До него же троих государь из церкви метлою вымел. И даже когда Филипп повёл встречь [11] ему, он всё ещё его по головке гладил. И вот тебе на, нет чтобы попросить у государя прощения за злобные наветы, за чернение имени истинного престолонаследника, он молча согласился укрыться в монастырской сидельнице. Какая неблагодарность... — Скуратову показалось, что Басманов не слышит его, сидит, угнув голову в стол, и он повысил голос: — Ты слушаешь меня, Алексей Данилыч? Я ведь с тобой говорю, а других тут не имеется.
11
Встречь — здесь: против, супротив (обл.).
— Слушаю, слушаю, Григорий Лукьяныч, — отозвался Басманов и потянулся к кубку. — Ты продолжай, а я ещё для сугрева...
— Так вот я и говорю, — твёрдо повёл речь Скуратов. — Отца церкви на Руси нет, а государю Ивану Васильевичу нужно пастырское благословение. Без него царь-государь не может судить мятежный Новгород за крамолу. Ты понял это?
— Понял, понял, Лукьяныч, — ответил Басманов, полосуя ножом кусок говядины.
— Слава Богу, что понял. А мне бы волю, так я бы и без пастыря всех крамольников в Волхов с камнями на шее сбросил. — Малюта тоже пригубил хмельного, квашеной капустой закусил и продолжал с мягкостью в голосе: — Ты же, Алёша, старый друг митрополита, тебе и велено государем идти к нему за благословением. Тебе, а не мне. Меня-то он и на порог сидельницы не пустит.
Малюта смотрел на Алексея ласково. Попробуй скажи, что он не сочувствовал Басманову. А тот задыхался от гнева.
«Ведь знаешь же, сукин сын, что сие благословение калёным железом не вырвешь из пастыря! — словно гром прогрохотал в душе у Алексея. — Да и не стыдно ли просить благословения у отчуждённого с трона церковной власти человека? К тому же с амвона Благовещенского собора принародно пославшего царю-аспиду анафему и проклятие?» Но, чтобы скрыть душивший его гнев, Алексей схватил глиняную баклагу, налил себе зелье и на одном дыхании выпил. Всё молча. Гнев схлынул, но сдали нервы, хмельное взяло волю. И Басманов громко засмеялся, аж слёзы просочились.
— Ну и хитёр же ты, Григорий Лукьяныч, ну и хитёр! Поймал сокола на крючок с бечевой. Да ведь то сокол! Он и бечеву оборвёт и крючок унесёт. Ты что думаешь, после всего содеянного над митрополитом он выложит мне на блюде благословение?
— Конечно, выложит. Ты всё сумеешь красно сказать ему. Потому тебе сей тяжкий крест и поручил царь-батюшка нести. Тебе, отменному воеводе и побратиму Филиппа. Ну как он может тебе отказать, ежели вместе проливали кровь за Русь-матушку? Да и козырь у тебя есть. Ты ведь ему за благословение свободу, царём жалованную, принесёшь.
Алексей Басманов посмотрел на Малюту Скуратова свинцовой тяжести взглядом. Малюта замечал за Басмановым такое явление. В зверя превращался сей покладистый царедворец и его сподвижник по опричным делам.
— Ну-ну, Алёша, погаси в себе дьявольские страсти, — миролюбиво сказал Малюта. — Мы ещё не в Отроч монастыре. Охолонись, подумай, за сына порадей, и всё будет чинно. Ты ведь любишь Федяшу-то. Да и как не любить их, кровных! Я ведь тоже за своего Максима порой на душу грех беру. Вот и пойми, что без благословения и нам и им конец. И в святцы не надо смотреть. Вот ведь какая потеха нам светит, — закончил Малюта и засмеялся.