Честная игра
Шрифт:
— Надеюсь, вы не откажете мне в ночлеге? — устало промолвил Джервез. — Я должен поговорить с Джимом кое о чем очень важном.
Камилла поздоровалась, стараясь подчеркнуть свое гостеприимство каждым жестом, каждым словом, и ушла в дом.
— Ты немного похудел, — заметил Разерскилн, испытующе. — Ты не болен?
И действительно Джервез выглядел ужасно.
«Совершенно раскис и развинтился после суда, — подумал Разерскилн и мысленно добавил: — Так ему и надо!»
— Я здоров.
— Ты по поводу учреждения майората? — благодушно начал Разерскилн.
— Нет.
— О-го!
Разерскилн задумался. Перед
— Я хочу показать тебе свои новые конюшни…
Джервез кивнул головой. Минуя широкие лужайки, цветники и огороды, они вместе прошли в конюшни.
Разерскилн блаженствовал, поглаживая своего любимого коня, который положил голову ему на плечо. Худой коричневой рукой он ласкал его бархатистые ноздри, а другой искал у себя в кармане яблоко. Найдя, он протянул его коню и смотрел, как он, после некоторого раздумья, взял его, сморщив свои мягкие губы. Затем Разерскилн сказал спокойным и задушевным голосом:
— Выкладывай, что у тебя на душе. В чем дело? Что бы это ни было, оно не так страшно, как сперва кажется…
— Нет, оно хуже, — ответил мрачно Джервез и рассказал Разерскилну о посещении Майльса.
Разерскилн слушал молча; Руфус слегка заржал, тряхнул своей красивой головой и мягко фыркнул. Джервез продолжал говорить тихо, упавшим голосом, устремив печальные глаза на Разерскилна.
Когда он кончил, воцарилась тишина, которая нарушалась лишь голосами деревенской жизни: ржаньем лошади, веселым девичьим пением, скрипом телеги.
Разерскилн, наконец, сказал:
— Я всегда знал, что Филь правдива. Я говорил тебе.
Он снял с плеча голову Руфуса и, как бы прощаясь с ним, погладил его ноздри и повернулся к Джервезу:
— Не хочешь ли пойти к реке?
Они вышли в рощу, где пахло грибами и прелыми листьями.
На полдороге Разерскилн остановился.
— Хочешь знать мое мнение?
— Да.
— С самого начала у вас не было данных быть счастливыми. Неравный брак — вот что было скверно. Самое худшее, что может быть в неравном браке, это — неравенство в возрасте. Все другие неравенства можно сгладить: воспитание, вкусы, национальность, но только не возраст. Именно это всегда тебя угнетало. Возраст был причиной твоей ревности и ее беззаботности. И если бы у вас были дети… потом… через год, через пять лет… все равно разразилась бы какая-нибудь катастрофа. Этот юноша был очень порядочный, и я никогда не верил, что Мастерс был виновен перед тобой. Филь и он не были такими, они бы считали измену в браке не только ошибкой, но и мерзостью… Ведь многих же молодых людей толкает к этому не страсть, а прихоть… а также какое-то глупое желание показать себя. Они поступают, как дети, как школьники, а не как мужчины и женщины, как мы это понимаем. В наши дни могут совершаться большие дела, но не бывает больших романов. Я убежден, безусловно убежден, что у тебя не было никаких причин для развода. Я совершенно не сомневаюсь, что между Мастерсом и Филиппой были чистые и ясные отношения. Он любил ее, быть может, слишком сильно, но он был честен, а Филь была тебе верной женой, и Мастерс пал жертвой именно своей романтической любви, своей рыцарской честности. Большинство современных молодых людей — бездушные эгоисты. Филь и Мастерс не были такими —
Он перевел дух, а затем добавил, положив на минуту свою руку на руку Джервеза:
— Я боюсь, ничто из того, что я сказал, не поможет тебе; во всяком случае, я ничего не вижу такого, что ты мог бы сделать.
Джервез встретился с ним взглядом.
— О, нет, — сказал он спокойно, — кое-что я могу сделать. Одно я уже сделал — я написал Майльсу Мастерсу. Что же касается остального, я… Филиппа должна получить возможность вернуться, но быть моей женой только номинально. Потом она может решить, что делать дальше.
— Снова все это разворотить? — сказал Разерскилн, чувствуя при этом, как оборвалось его сердце, в чем он потом признался Камилле.
Джервез кивнул головой.
— Что я могу сделать, кроме этого?
Разерскилн откровенно признался:
— Ничего.
Он не видел никаких способов избежать неминуемой огласки, но ни он, ни Джервез не могли найти другого решения этого вопроса.
Он вспомнил с грустным чувством свое первое пророчество о женитьбе Джервеза на Филиппе:
— Ничего хорошего из этого не выйдет!
«Человеку есть над чем призадуматься», — решил он, когда выявил свой дар пророчества.
Ему мучительно хотелось знать, о чем думал Джервез; быть может, он напрасно был так откровенен…
Впрочем, Разерскилну нечего было печалиться по этому поводу: Джервез забыл его слова, и мысли его вновь вернулись к безысходности его положения.
Он теперь так же был уверен в невиновности Филиппы, как в ту зиму убеждал себя, что она виновна.
Никакой анализ его умственного состояния в то время, никакая попытка к оправданию не могли спасти его теперь от сознания, что он причинил ей невероятное зло.
Слова Разерскилна только усилили это убеждение и снова вызвали в нем потрясающее сознание, что в лучшие времена их совместной жизни он мог бы добиться ее любви.
Это ему не удалось, и он никогда не знал, как этого добиться. В первые месяцы их брака он старался сдержать себя; он никогда не был вполне самим собою, никогда не чувствовал, что может быть естественным, несмотря на совершенную беззаботность Филиппы, счастливую беззаботность, вытекавшую из полного отсутствия самоанализа… Но Филиппа была так молода, что сама молодость делала ее покорной… он же, напротив, чувствовал себя скованным условностями и добился сдержанности путем мучительного размышления.
С ужасом он понял, что ждал от Филиппы страсти в ответ на свои сдержанные чувства или, в лучшем случае, — на снисходительную любовь!
Его сердце болезненно сжалось при мысли о крушении их жизней…
ГЛАВА X
Для того, кого я любила,
Я была самой прекрасной,
Потому что я та, которая его возродила,
Радость очага при свете ночи,
Тайна, в которой витают два духа.
Я странно далека — как небо,
И странно близка — как трава.
Амори Хейр