Честная игра
Шрифт:
— Бедный мосье Лоринг, такой молодой, такой очаровательный, так любящий спорт… И, конечно, это очень плохо отражается на пансионе… Такая серьезная болезнь… можно из-за этого лишиться гостей… А затем, у меня к нему есть дельце… Он мне должен за две недели, и мадам должна понять!.. Ведь надо же жить!
— Я оплачу все счета, — быстро сказала Филиппа.
Она убежала от нее на лестницу и ждала там в надвигавшейся темноте.
Шаги над головой, твердые шаги, опять тишина, голоса, опять шаги… Наконец, появился Нилон.
Несмотря
Он сделал рукой ободряющий жест:
— Операция прошла великолепно!..
Наука взяла верх над всем остальным в его мыслях:
— И Зейдлер был неподражаем!..
Он испустил глубокий вдох усталости и облегчения. В продолжение всей операции он с напряженным вниманием следил за работой Зейдлера.
— Сегодня ночью я сам останусь здесь.
Темные фигуры Зейдлера и его ассистентов показались на освещенном фоне открытых дверей.
Зейдлер погладил руку Филиппы, пробормотал несколько слов и пошел дальше.
— Я только схожу к себе на виллу, чтобы закусить и переодеться, и через полчаса буду здесь, — сказал ей Нилон.
Сиделка приводила в порядок после операции комнату Арчи.
Филиппа стояла у его кровати; вся краска сошла с его лица, выражавшего бесконечное спокойствие, и он похож был на спящего: голова повернута на бок, ресницы лежали вдоль щек, и весь он казался таким юным и беззащитным.
— Вы не должны здесь оставаться, мадам, — сказала шепотом сиделка. — Завтра можно будет, но сегодня вы должны уйти.
Филиппа вышла. Море дремало под звездным небом, по набережной мелькали взад и вперед автомобили, люди смеялись и болтали, и эхо их голосов и смеха носилось в тихом, прозрачном воздухе.
Филиппа сошла к берегу, о который лениво, почти бесшумно, ударялись волны; она нашла укромный уголок за ярко расцвеченными палатками и села, глядя перед собой, стараясь объять весь ужас этого дня, который явился только кульминационной точкой всех страданий Арчи.
Отчаяние и скорбь овладели ею; она поняла, что способствовала его болезни, потому что никогда не сознавала простейших явлений и в его, и в ее жизни; кто-то всегда заботился о ней, а она никогда даже и не задумывалась об этом.
Арчи в заботы о ней вкладывал все свои силы и средства, необходимые ему самому, чтобы жить, а она никогда об этом даже и не подумала, даже в голову ей это не приходило. И вот теперь он умирал потому, что любил ее так самоотверженно.
— Истощение от недоедания… — так сказал Зейдлер, глядя на нее суровыми глазами. — Такое крупное телосложение… жара… плохая пища…
Его глаза не обвинили ее открыто, но Филиппе в них чувствовался укор.
Она вспомнила, как однажды, вечером, когда сидела с Арчи во время обеда в маленьком ресторане, он сказал:
— Я должен быть более или менее
Ему нужно было быть на диете!
И он с каждым днем терял свои силы, танцуя в эту жару, гуляя с ней, плавая с ней.
— Я поем, когда приду домой! — сказал он как-то раз, когда на пикнике она предложила ему что-то съесть, а он отказался. — Слишком жарко!
Все, что она могла теперь сказать, было:
— Я об этом никогда не знала!
А она думала, что любит его!
Ей никогда не приходило в голову, что мужчина может выказать благородство в таких прозаических вещах, как еда или счет от прачки!
Но в эту ночь эти прозаические вещи ущемили ее сердце больше, чем когда-либо любовная ссора.
Ее сердце болело и страдало при мысли, что Арчи нужна была любовь, а он никогда ее не получал. Что в том, что они жили в дешевых комнатах? Она тоже должна была танцевать, как и он, зарабатывать что-нибудь, наконец, продать что-нибудь…
Ее рука коснулась жемчуга. Теперь Арчи будет иметь все ему необходимое — завтра она продаст свой жемчуг.
Она медленно вернулась обратно. «Без перемен», — сказал Нилон, казавшийся добрым и непохожим на врача в рубашке с открытым воротом, фланелевых брюках и халате.
Филиппа с мольбой смотрела на него.
Он слегка кашлянул и сказал:
— Все будет хорошо, все будет хорошо!
Он совсем не был уверен, что это так будет, но всегда считал, что необходимо утешать и поддерживать надежду; по его мнению, будет вполне достаточно времени для отчаяния, когда все будет кончено…
Филиппа легла в постель, но не могла уснуть. А если Арчи умрет?.. Она не могла себе представить жизнь без него, и теперь она поняла, как сильно его любит, любит в нем что-то такое, за что она цеплялась, как маленький ребенок. Это не были ни его манеры, ни его веселость, ни отсутствие эгоизма и даже не его милая самоотверженная властность, которой он слегка бравировал, и, наконец, это не была его любовь к ней… Это было то, что она была ему так же необходима, как и он ей.
Однажды он сказал ей, крепко прижав свою руку к ее груди:
— Все лучшее, что есть во мне, это часть тебя. Вот почему я так люблю тебя.
Этой ночью, лежа в темноте и думая, что он может умереть, она поняла, что он говорил чистейшую правду. Если он умрет, то лучшая часть ее, наиболее жизненная, умрет вместе с ним.
Она погрузилась в тяжелую дремоту. В полусне ей мерещился только Арчи; она видела его улыбающимся ей, слышала его легкий смех, которым смеются влюбленные между поцелуями, приближая губы к губам возлюбленной, прижимаясь ими к завиткам волос, когда легкий горячий трепет исходит из каждого маленького корня; она видела его очень серьезным, она видела его разгоряченным от танцев, раздраженным тем, что ему жарко, слегка ругающимся; она чувствовала также, как он целовал ее за ухом, говоря: