Честная история мамы особенного ребёнка
Шрифт:
Глава 2
Я просыпаюсь на операционном столе и первое, что чувствую, это сильную боль внизу живота. Вокруг по-прежнему много медработников. Мне что-то говорят, но я всё время думаю про боль. Две медсестры подходят к операционному столу и пытаются переложить меня на каталку. Я шепчу: «Живот, живот..» Но никто не обращает внимания. Окружающие озадачены.
Меня закатывают в большой лифт с женщиной-лифтёром. Лифт предназначен для пациентов, которых везут на операцию или обратно. Весёлая женщина-лифтёр поворачивается
Меня привозят в палату. В ней две кровати, но из пациентов я одна. Где-то постоянно звонит мой телефон. Я не могу пошевелиться, не могу никого позвать. Все мысли крутятся вокруг боли и жажды. Я хочу пить. А телефон звонит, звонит, звонит… Наконец в палату заходит медсестра. Я жалуюсь ей на боль и жажду. Медсестра отвечает, что сейчас придёт врач – та самая, что проводила операцию. Пока жду, я проваливаюсь в сон.
Но вот открывается дверь и входит врач. Она выглядит озадаченной. Сначала задаёт общие вопросы о моём самочувствие. Разрешает сделать пару глотков воды. Убеждает, что мне дали самое сильное обезболивающее и просит немного потерпеть. После этого некоторое время стоит молча и смотрит на меня. Вдруг решается и говорит на одном дыхании:
– Ребёнок родился больной. Не выживет.
Я слышу, как ходят за дверью. Слышу, как щебечут медсёстры на посту. Как плачет чей-то ребёнок за стенкой. Я смотрю на потолок, он белый. Белый-белый…
– Сколько? – спрашиваю я.
– Пару часов или пару дней.
Я киваю. Закрываю глаза и слышу шаги выходящей из палаты заведующей.
Мне хочется рассказать о случившемся маме. Я понимаю, что это моя семья звонит мне всё время – волнуются. Когда в палату снова заходит медсестра, я прошу найти мой телефон, затем звоню.
В трубке гудки. Их прерывает грустный голос мамы.
– Мама, ребёнок не выживет, – говорю.
– Мы знаем, – отвечает она.
В этот же день моей семье разрешили меня навестить. Медперсонал шёл на нарушения, понимая моральную сторону вопроса.
Пришли втроём: мама, муж и свекровь. Они зашли тихо и аккуратно, как воспитанные дети в музей. Я помню, что мама подошла к моей кровати, и мне стало больно от одного прикосновения. Болел шов внизу живота. Я помню её почти прозрачные глаза и грустную улыбку. Но плохо помню, о чём мы говорили.
Мама и свекровь стояли рядом, а муж чуть позади – ждал. Он был молчалив, опустил глаза.
– А мы девочку нашу сегодня крестили, – сказала мама.
– Какую девочку?
– Варю… – отозвался Егор.
Варя. Мы выбрали это имя ещё до родов. Именно так и хотели назвать нашу дочь. Успели.
Я узнала, что пока я отходила от наркоза, моя семья приняла решение крестить дочь прямо в реанимации. Родители приехали в Костёл и в срочном порядке увезли ксендза прямо в больницу для совершения обряда.
Посторонним в реанимацию нельзя, но в этот раз разрешили. При условии, что войдёт только ксендз. Его звали Константин, он был очень молод и очень оптимистичен.
Проведя обряд, Константин вышел из отделения
– Когда Варя выйдет из больницы, мы закончим обряд Крещения в Костёле, – просто сказал он.
Мне стало радостно. Что крестили, что дали имя.
Спустя некоторое время мамы вышли и оставили нас с мужем наедине. Егор сел около моей кровати, взял меня за руку и заплакал.
Время посещения было строго ограничено. Вскоре Егору пришлось уйти, и я осталась одна.
В мою палату больше никого не положили, потому что остальные пациентки были с детьми. Персонал не хотел меня травмировать.
Глава 3
На следующий день я узнала, что мою дочку привезли на реанимобиле в реанимацию детской областной больницы в посёлке Боровляны. Оборудование и возможности областной больницы были лучше, чем в нашем городе. Мне принесли номер телефона реанимации, написанный на клочке бумаги.
– Звоните, узнавайте состояние ребёнка.
Звоните и узнавайте.
Первый день я не звоню – собираюсь с духом. На следующий понимаю, что надо перешагнуть через себя, надо позвонить.
Набираю номер. Гудки дрожат в трубке.
– Алло, – отвечает женский голос, – Детская реанимация.
– Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, какое состояние у Варвары Г.? – я произношу слова, но словно слышу их со стороны от другого человека.
– А кто спрашивает?
Пару секунд я соображаю.
– Мама… – говорю. И тут меня словно бьют мешком по голове. Осознаю – я мама! А мой ребёнок умирает!
Я начинаю рыдать. Голос в трубке меня успокаивает. Но мне так горько, так плохо, страшно.
Сквозь поток слов до меня долетает всё тот же голос в трубке: «Но вдруг случится чудо?»
Вдруг случится чудо?
Узнав, что Варя стабильна, я благодарю и кладу трубку. Понимаю, что больше не смогу звонить сама, что придётся просить о помощи мужа или папу. Тех, у кого покрепче нервы.
Через несколько дней у меня поднимается температура. Я больше не получаю «самых сильных обезболивающих», и постепенно реальность заполняет мой мозг. Я впускаю её дозировано. Медсёстры удивляются: «Какая спокойная и адекватная мама!» Но на самом деле я умерла. Я умерла, но боялась, что кто-нибудь догадается.
Меня положили в палату без соседей, чтобы уберечь. Об этом мне сказала заведующая. Я думала о её словах, когда смотрела на картину над кроватью. Большое полотно с изображением младенца. Думала о её словах, когда слушала по ночам дружный хор детского плача. Этот хор заводился каждую ночь, несколько раз за ночь. Вот приезжает роженица, она кричит. Вместе с ней начинают дружно кричать и дети в отделении. Как только её увозят в родильный зал и крик в отделении утихает – утихает и хор младенцев. Я смотрю в темный потолок по ночам и считаю: первая роженица приехала, вторая, третья…