Честное пионерское! Часть 1
Шрифт:
— Иди, — сказала она. — Кто тебе не даёт?
Она крохотными шажками брела вдоль гостиного гарнитуры. Царапала ногтем корешки книг. И проговаривала: «…Симонов, Шолохов, Полевой, Васильев, Бабель, Гайдар, Заболоцкий…»
Я подошёл к балконной двери, посмотрел сквозь покрытое отпечатками рук стекло. Зажмурился от яркого света, приложил ко лбу ладонь — спрятал глаза от ослепительного пятна-солнца. И первым делом увидел перед собой густую тополиную крону, до которой (как мне показалось) можно было дотянуться рукой. Ветер шевелил листья на дереве —
Майор милиции восседал на деревянном кресле (повернувшись ко мне спиной), наряженный в белую майку и треники с тремя лампасами на каждой из штанин. Он лениво подносил к губам наполовину истлевшую сигарету, выпускал в древесную крону струйки дыма. Разглядывал картинки в журнале «Работница» (в том самом номере: за июль тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года). Я взглянул поверх его плеча — отметил, что у Каховского неплохой вкус: мне тоже приглянулись те молоденькие работницы, чьи фото привлекли внимание майора милиции. Я толкнул незапертую дверь — в лицо дохнуло жаром, будто я заходил в парилку.
Юрий Фёдорович среагировал на скрип петель: резко опустил журнал (точно рассматривал не «Работницу», а «Хастлер»), повернул голову. Увидел меня — выдохнул. И тут же затянулся табачным дымом. Старший оперуполномоченный рассматривал меня, прищурив левый глаз (я заметил эту его привычку ещё при наших прошлых встречах). Он будто выискивал, к чему мог придраться: искал в моей внешности признаки правонарушений или повод для шуток. Каховский стал вторым человеком после моего отца, кого я встречал и в прошлой, и в нынешней жизни — мне странно было видеть перед собой его «молодой вариант».
— Неплохо выглядите, Юрий Фёдорович, — сказал я. — Не возражаете, если я составлю вам компанию?
— Сигарету не дам, — сказал майор. — Даже не проси.
Я переступил порог, стал на старенький коврик.
Спросил:
— А что за сигареты у вас?
Вытянул шею — взглянул на пачку с верблюдом, что лежала на столе.
— Нет, такие не курю, — сказал я.
Каховский хмыкнул, постучал сигаретой по хрустальной туфельке (стряхнул в неё пепел).
— А какие ты куришь? — спросил он.
Я пожал плечами.
Сказал:
— Да уже никакие. В молодости немного побаловался курением. Но потом бросил.
Вздохнул.
— Курить вредно, Юрий Фёдорович, — добавил я. — Табачный дым плохо влияет на мужские репродуктивные функции. А мне ещё детей делать придётся — очень может быть, что ваших внуков. Так что: нет, курить не буду — даже не уговаривайте.
Каховский крякнул, будто подавился.
«Это не римский нос, а утиный клюв», — подумал я, мазнув взглядом по «шнобелю» милиционера. Удержал на лице спокойное, скучающее выражение. Взглянул на пыльные перила (Надя бы такого безобразия не допустила) — облокотиться о них не решился: пожалел рубашку. Оценил вид с балкона (то, что позволяли увидеть густые тополиные кроны). Ничего примечательного не обнаружил. Вновь
Старший оперуполномоченный ухмыльнулся.
— Не буду уговаривать, — сказал он. — Поберегу сигареты. И пожалею… здоровье внуков.
Он выпустил дым поверх моей головы.
— Ну а я докурю, если ты не против, — сказал майор милиции. — Я свои ре… Как ты сказал?
— Репродуктивные.
Каховский кивнул.
— Вот-вот, — сказал он. — Я свои репродуктивные обязанности уже выполнил — дочь получилась… получилась. Можно и покурить.
Он в три затяжки «прикончил» сигарету (сканировал меня взглядом). Затушил в туфле-пепельнице окурок, забросил ногу на ногу. Посмотрел мне в лицо. Сощурил и правый глаз. Его щёлочки-глаза иронично блеснули.
— А скажи-ка мне, пока ещё не отец моих внуков, — произнёс он, — каковы твои прогнозы на операцию этой старой… и уважаемой женщины? Раз ты всё же грохнулся сегодня в обморок… Значит… она скопытится?
Каховский поплевал на испачканные пеплом пальцы, вытер их о лампасы на штанах.
— Вы о Фаине Руслановне говорите? — уточнил я.
Дождался утвердительного жеста.
— Умрёт, — сказал я. — Если операцию будет делать доктор Рыбин.
Майор милиции перестал щуриться.
— А если оперировать будет другой врач? — спросил он.
Я развёл руками.
Сказал:
— Это уже будет другая история. Тут, как говорится, возможны варианты.
— Варианты, значит. Ясно.
Юрий Фёдорович сплюнул через перила. Провёл ладонью по губам. Бросил рассеянный взгляд на «Работницу», но не выпустил журнал из рук — вновь посмотрел на меня.
— И как это у тебя происходит? — спросил он. — Это твоё гадание. Берёшь человека за руку и… что дальше? Падаешь и закатываешь глаза — это я уже видел: ты мне майку своей слюной заляпал, пока я нёс тебя на диван. Но… сам-то ты что при этом ощущаешь? Видишь какие-то картинки? Или слышишь голоса?
Юрий Фёдорович повертел рукой — недалеко от виска.
— Я не понимаю, о чём вы говорите, дядя Юра.
— В каком смысле: не понимаешь?
Каховский откинулся на спинку кресла — та возмущённо застонала.
— Ни в каком, — сказал я. — Припадки — это следствие временной нехватки кислорода для моего головного мозга. А все видения, что появляются у меня, пока нахожусь в бессознательном сознании — не больше чем работа подсознания и галлюцинации. Всё остальное — безосновательные домыслы, причём: не мои.
Юрий Фёдорович вскинул брови.
— О, как! — произнёс он.
Выпятил нижнюю губу, кивнул.
— Интересная позиция, — сказал Каховский. — Не лишённая смысла. На таком толковании припадков можно построить хорошую линию защиты, в случае… необходимости. Всё правильно. Это твоя мама велела так говорить? Умная женщина. А насчёт кислорода… тоже она придумала?
Я покачал головой.
— Это официальная версия врачей. А врачи глупости говорить не станут: всё же они — учёные люди, а не малограмотные крестьяне. Мистических версий они не поддержат.