Честные истории
Шрифт:
Мой лучший дачный враг — Костик, вот как можно сказать.
Из-за него я то и дело попадала в какие-то истории. Например, вот в такую.
Иду однажды из лесу, землянику для мамы собирала, смотрю — на поваленном дереве Костик сидит, улыбается.
— Привет! За земляникой ходила? Молодец. Как живёшь вообще? Горло не болит?
Не дразнится и не обзывается… Вот чудеса!
— Нет, горло не болит.
— Тогда пошли.
Выходим к самому краю леса. Сюда, к краю леса, примыкает дача певицы Людмилы Зыкиной, огромный дом за высоким забором. Поближе к забору,
— Три-четыре! — командует Костик, и мальчишки орут:
— ЗЫКИНА ДУРА!!!
Тишина, хихикают. Смешно-то как… Здорово Костик придумал!
— Давай тоже ори, раз горло не болит, — велит Костик. — Или боишься?
— ЗЫКИНА ДУРА!!! — с восторгом громче всех ору я.
Как здорово, как весело с большими мальчишками, они не пристают с вопросами, почему у меня такие волосы и ресницы, не думают, что я вру про то, что у меня нет бабушек, не спрашивают, сильно ли я плакала, когда умер мой папа. Они вообще мною не интересуются, даже издеваться надо мной сейчас не хотят.
— ЗЫКИНА ДУРА!!!
Какое счастье…
Из-за угла не спеша выходит коренастый дядька в кепочке, по виду — сторож или водитель, а может, муж певицы, и спокойно всех «опрашивает» — кто с какой дачи.
И отпускает.
Никто даже не успел ни испугаться, ни смыться.
Зоя Константиновна, мама Костика, собрала провинившихся на веранде своей дачи. Участок у них неровный, и дом стоит так хитро, что входишь на первый этаж, проходишь в другую комнату и оказываешься уже на каком-то «полувтором» этаже. Следующая комната — и ты уже на настоящем втором.
«Хитрая дача».
Зоя Константиновна смотрит на нас выпученными от возмущения глазами. Они у неё всегда такие, как будто она всё время негодует. Называется «базед».
А я смотрю на настоящий, тёмно-жёлтый человеческий череп, красующийся у них на старом, с цветными стёклышками, буфете.
— Людмила Зыкина великая артистка, — гневно говорит мама Костика. — Она представляет нашу страну во всём мире. Спросите у кого угодно, в любой стране, кто такая Людмила Зыкина, каждый ответит. Её все знают! Она как Юрий Гагарин. Для всех советских людей она является достоянием, нашей святыней, как вечный огонь. А вы… А вы… Здесь, в такой прекрасной стране, где всё во имя детей!..
— А почему у вас на шкафу череп? — некстати спрашиваю я.
Просто не могу не спросить. Не получается удивляться молча.
— Это череп друга Костиного дедушки, — строго отвечает Зоя Константиновна. — Череп его товарища по гражданской войне, светлого человека, настоящего коммуниста. Он завещал свой скелет школе, для изучения. Прошли годы, войны и потрясения, переезды с квартиру на квартиру, в результате от скелета остался только череп.
Но когда после «воспитания» мы выходим на волю, Костик рассказывает мне другую историю…
— Мама, послушай! — ору я, влетая домой. — У Костика на буфете — настоящий череп! Знаешь, откуда? Когда дедушка Костика воевал на гражданской войне, у него была любимая девушка, Дашенька, комсомолка. Её убили враги, в деревне. И он взял себе на память её череп!!! Вот как сильно любил! Но бабушка, жена дедушки, всегда очень ревновала его к Дашеньке, и ему пришлось сказать, что это череп его друга, Оси Приборкера. Чтобы бабушка не волновалась. Тем более, что Приборкер считался пропавшим без вести, и всё получалось вполне складно. Нет, действительно, а то возвращается человек с гражданской войны в родную семью с черепом любимой девушки — ну что это такое? Как приниматься за мирное строительство? Череп Оси Приборкера, и никаких вопросов. Правда, когда в конце пятидесятых Приборкер вдруг прислал дедушке письмо из Канады — здравствуй, дружище, наконец-то я нашёл тебя — возникла заминка, но дедушка как-то выкрутился. Представляешь, мама?
Мама слушает меня рассеянно, она сидит перед зеркалом, накрашивается, чтобы идти в гости, с каждым взмахом пушистой кисточки с синей тушью становится всё красивее и красивее, всё дальше и дальше от меня…
— Ксения, перестань повторять всякие глупости, — досадливо морщится она. — Нечего дружить с этим вруном Костиком! И нечего ходить в такой ужасный дом, где на шкафу череп. Немудрено, что от Зои этой безумной Костин папа в Америку сбежал, слыханное ли дело — череп на шкафу хранить…
Но с Костиком мы почему-то всё равно дружим, хоть и череп у него дома, и дразнит он меня всё время.
Вот, например, сидим мы на лодочной станции в привязанной лодке, потому что кататься одним нам не разрешают родители, сидим в привязанной лодке втроём, Костик, его друг — очкастый парнишка из соседнего посёлка и я.
И Костик начинает…
— А знаешь, у философа Сократа жена была злющая…
— И что? — подозревая неладное, настораживаюсь я.
— Её знаешь, как звали?
— Не знаю, — хмуро говорю я. Ясно ведь, сейчас скажет какое-нибудь гадкое имя, которое сам выдумал, и будет меня так дразнить.
— Ксантиппа! — провозглашает он.
Ну, это ещё ничего, переживём.
— А это знаешь, что означает? — не унимается он.
— Ну, что?
— Рыжая лошадь! — орёт Костик и сам ржёт.
Я пожимаю плечами.
Очкастый смотрит на меня и сочувственно улыбается. Ну и зубищи!
— Ты пластинку носишь? — спрашиваю я очкастого.
— Да, только у меня сейчас перерыв, — охотно рассказывает он. — Осенью другую поставят, когда вон те, боковые, — он простодушно открывает рот пошире, — прорежутся. Я на нижние ношу сужающую, а на верхнюю — расширяющую, — чуть ли не хвалится он.
— Я тоже раньше носила расширяющую, но сказали, что больше уже не расширится, сняли.
— Я, когда только надел, говорить почти не мог. Шепелявил.
— С пластинками вообще, мученье, — вспоминаю я. — Ключик этот, для подкручиванья, теряется всё время.
— А ты сколько раз подкручивала?
— Раз в неделю.
— А я — раз в десять дней. А ещё мне два коренных зуба удаляли. С уколами. А то иначе у вот этих вот, — опять показывает кошмарные зубы. — Было бы «нёбное прорезывание», врачи сказали, прямо вот отсюда бы зубы стали расти, вот…