Честные истории
Шрифт:
Дальше — школа.
Там вообще какое-то безобразие, девчонок тридцать штук, а приличных людей, то есть, парней — всего девять. Плюс Коля Агеев. Его то и дело грозились отдать в школу для отсталых. Рот у него всегда был приоткрыт, и глаза сквозь толстые стёкла очков здорово косили. Однажды, классе в пятом, я опоздала, и в пустой раздевалке долго стаскивала сапоги и ненавистные рейтузы. Поодаль возился тормознутый Коля. Вот он упаковал в мешок свои ботинки, поглядел на меня, и глаза его стали ещё косее. Тогда я тоже посмотрела на себя. Оказалось, что дома впопыхах я забыла надеть платье. На мне майка, х/б колготы расцветки типа «за наше счастливое детство спасибо, родная страна» и чёрный фартук. Я так застеснялась, что ушла домой и больше в тот день в школу не вернулась.
И на следующий день я шла туда с ужасом, что все будут надо мной смеяться, насмерть задразнят меня, ведь Агеев им всё рассказал.
Но никто ничего не узнал!
Потом Колю всё-таки перевели в школу для дураков, и я не успела поблагодарить его за благородство.
Недавно я встретила его в метро — рот у него так до конца и не закрывается, и косовато-близорукие глаза устремлены во мрак тоннеля — Коля теперь машинист и водит поезда московского метро по оранжевой линии.
Спасибо тебе, Коля. Я тебя помню. Ты хороший. Счастливого пути!
Пожалуй, пора писать другую пьесу: «Не все мальчишки дураки».
Ложь во спасение
Когда я была маленькая, моя мама работала учительницей английского языка в училище для медсестёр. Ей там ужасно не нравилось. Ну, заниматься английским с девочками — это ещё ничего. А вот всякие собрания, заседания и педсоветы мама просто терпеть не могла.
И вот однажды…
Пять уроков закончились. Половина второго. Мы с Иркой и Верой Ильинской идём по Садовому. В булочной куплены свежие булки с изюмом, идём и едим на ходу — красота, наслажденье, жизнь, товарищи, совсем хорошая, как верно заметил писатель Гайдар в рассказе «Голубая чашка».
Верка Ильинская грустит — получила двойку по математике, а дома её всегда ругают за плохие отметки.
— Убегу из дому, — решает Верка. — На стройку. На БАМ. Там нужны рабочие руки.
— Не надо, — отговариваю я. — Там плохо. На БАМе люди болеют и умирают, потому что им не привозят еду и лекарства. Так мой брат говорит, а он жутко умный, он даже родился с открытыми глазами.
— Почему не привозят еду? — Верка удивляется. — Потому что далеко, что ли?
— Воруют много, — с набитым булкой ртом объясняет Ирка. — Это всё потому что вредителей всяких расстреливать перестали. Вот порядка и нет. Так мой дедушка говорит. Вот при Сталине…
Так беседуем мы, десятилетние пионерки. Прощаемся на углу Каретного и Садовой. Верка вздыхает:
— Везучая ты, Ксюшка… Никогда за отметки не ругают.
Да, за отметки меня не ругают. Но у меня свои, «личные трудности».
Рано утром, когда я собиралась в школу, а мама на работу в училище, она дала мне важное и ответственное задание.
— Сегодня у нас в училище после занятий собрание, — сказала мама. — Мне совершенно не хочется там сидеть лишних два часа. Поэтому, пожалуйста, Ксюша, когда придёшь из школы, позвони ко мне на работу, в учительскую, и скажи мне, что у тебя болит живот и что ты просишь меня скорее прийти домой.
— Но у меня не болит живот!
— А ты скажи, что болит. Это никакое не враньё, а ложь во спасение, — строго сказала мама. — Всё, ровно в полчетвёртого звони в учительскую. Я уже буду сидеть там у телефона.
Время подходит к половине четвёртого. Я в ужасе таращусь на телефонный аппарат и даже несколько раз снимаю трубку. Но я не могу!!! Все поймут, что я вру, и вообще, я стесняюсь.
Время идёт. Я мучаюсь.
Звонит телефон.
— Что это значит? — сквозь зубы, то ли от раздражения, то ли, чтобы никто не услышал, шипит мама. — Я кому сказала? Немедленно звони сюда…
— Ой, что-то я волнуюсь, — максимально громко и встревоженно говорит она, теперь наоборот, чтобы все слышали. — Дочка трубку не берёт… Ой… Она сегодня с утра что-то плохо себя чувствовала… Животик… А вдруг аппендицит?.. Она ведь там одна, нет у нас никого…
Мама приходит домой. Отпустили с собрания, ведь дома дочка одна с больным животиком.
— А если бы была война?! — взыскательно спрашивает она, и глаза у неё от злости становятся «зелёные, как крыжовник», (правильно папа в рассказах про Дениску написал). — А если бы фашисты тебя спросили, куда побежали партизаны? Ты бы тоже им правду сказала? Бывает просто ложь, а бывает ложь во спасение… Ты видела, что партизаны побежали в ту сторону. И вот приходят враги и спрашивают: «Куда побежали партизаны?» Ты что, им ответишь, как было на самом деле?
— Нет, — пищу я.
— Правильно! Ты скажешь врагам, что они побежали совсем в другую сторону, туда, где непроходимые болота, чтобы враги в них потонули. Это и есть ложь во спасение.
Мне очень стыдно, что я не умею врать, что у меня никак не получается научиться, я чувствую себя ужасно, ужасно виноватой, и не решаюсь спросить у мамы:
— А почему партизаны именно побежали? Разве они могут бегать? Партизанам положено передвигаться ползком, по-пластунски, так в кино показывают…
Некоторые взрослые, конечно, скажут: да не может такого быть, чтобы мама учила врать!
Может.
Может! И в моей жизни полно такого, чего быть никак не может, а оно было и есть.
Другие некоторые взрослые скажут: как это нехорошо, писать про маму, что она так непедагогично себя вела, учила врать, ай-яй-яй…
Но ведь так и не научила. Именно поэтому мои истории — честные. Это честные истории, понятно? Не нравится — читайте другие, мне-то что!
До свидания! До новых встреч.
Новости из Лысогорска
Когда мы были маленькие и летом жили на даче, у меня была подруга Наташа. Мне всё время ставили её в пример.
— Вот, — говорили мои мама и тётя. — Посмотри на Наташу! Что за чудо-девочка! Встанет рано-рано, сделает зарядку, примет душ, оденется нарядно и идёт полоть огород. И никогда не сутулится.
Учёные специалисты говорят, что если одному ребёнку всё время ставить в пример другого ребёнка, то он его возненавидит.
Но я и не думала ненавидеть Наташу. Мы все её жалели. Она была бедная и несчастная.