Честный Эйб
Шрифт:
— Чарли, — сказал Дэвис, — я надеюсь, что вы найдёте места в конюшне и для наших лошадок?
— Не беспокойтесь, сэр, — ответил из-за высокой стойки широкоплечий гигант, хозяин гостиницы, — у меня всегда всё готово для судейских. Ваша комната наверху, седьмой номер. Извините, комната на двоих.
— С кем вы меня поместили?
— С мистером Линкольном, сэр.
— Человек не может заснуть, пока он не согрелся, — объявил судья Дэвис, тщетно пытаясь дотянуться фланелевым шарфом до пальцев своей правой
— Вы всегда растираете на ночь ноги? — спросил Линкольн.
— Обычно это делает мой негр Джексон, — сказал судья.
— Если хотите, судья, я заменю вам негра.
— Спасибо, не стоит, мистер Линкольн. Я вовсе не так толст, как вам кажется. Мой живот увеличился за этот год не больше чем на полдюйма.
— Весь вопрос в том, насколько он увеличился за предыдущий год, — проговорил Линкольн, роясь в своём седельном мешке.
— Ничего особенного. Не следует беспокоиться за мой живот. На вашем месте, я подумал бы о деле Моффета.
— Я думаю об этом деле почти непрерывно, — сказал Линкольн.
Дэвис посмотрел на него и покачал головой.
— Обвинитель Линдер очень серьёзный противник, — сказал судья, — и, насколько я знаю, улики собраны с большой тщательностью. Соседи слышали ночью ружейный выстрел. Моффет человек вспыльчивый. Он уже раз угрожал ружьём землемеру Ярборо на глазах у всех. А этот башмак убитого возле реки?
— Не понимаю, зачем понадобилось Моффету снимать с убитого башмаки, перед тем как сунуть тело в прорубь, — откликнулся Линкольн, не отрываясь от седельного мешка, — и при этом почему он снял только один башмак?
— Возможно, что этот башмак слетел случайно.
— Это очень странно, мистер Дэвис. Но самое главное, что у нас нет объекта преступления.
— Вы имеете в виду…
— Я имею в виду тело убитого, мой друг Дэвис. Где оно?
— Реку нельзя обследовать по-настоящему. Она покрыта льдом. А следы крови?
— Ах, сэр, вы хотите, чтоб я раскрыл вам все материалы защиты?
— Нет, конечно, я не настаиваю. Но это трудное дело. Вы были на месте преступления?
— Был. Это место меня мало интересует.
— А что вас интересует?
— Сэр, меня интересует положение со скупкой земель спекулянтами в этом районе.
Дэвис надул обе щеки и выпустил воздух с шумом, как лопнувший воздушный шар.
— Вы занимаетесь не делом Моффета, а политическими вопросами, — сказал он, — несомненно, что это поможет вам выступать на митингах. Но вряд ли это поможет вам на завтрашнем процессе.
— Думаю, поможет, — хладнокровно ответил Линкольн.
— Приговор судьи зависит от решения присяжных.
— Я это хорошо знаю.
Дэвис помолчал и, пыхтя, занялся своими ногами. Линкольн смотрел на него из-за свечи прищурившись.
— Держу три против одного за то, что вы не дотянетесь до большого пальца, — сказал он.
— Вы плохо изучили геометрию, Линкольн. Кстати, где вы пропадали целый месяц?
— Я был в родных местах.
— В родных местах? Говорят, что вы купили сто шестьдесят акров земли для вашей мачехи?
— Да, Дэвис, я это сделал уже давно. Это только слабая отплата за всю любовь и преданность доброй женщины. Сара Буш заменила мне мать.
— Вы объездили все западные графства. Вы собираете голоса для будущих выборов в конгресс?
Лицо Линкольна помрачнело.
— Я посетил могилу, на которой сейчас ещё можно разобрать надпись: «Здесь покоится прах Нэнси Линкольн». Когда-то там шумел дикий лес. Сейчас рядом шумит проезжая дорога.
— О да, — сдержанно сказал Дэвис, — а могилы моих родителей и вовсе исчезли. Такова эта страна.
— Я искал старых друзей. Кто уехал, кто постарел, а кого и вовсе нет. На обратном пути меня охватила такая тоска, что я написал стихи.
Судья приподнялся на локте:
— Вы? Стихи?
— Да, мой друг Дэвис, Авраам Линкольн написал стихи! И даже думает их напечатать в газете!
— Знаете, это забавно, — сказал Дэвис. — И можно познакомиться с этим поэтическим произведением?
Линкольн порылся в седельной сумке, вытащил оттуда порядком потрёпанный том «Геометрии» Евклида и вытянул из книги листок.
— Послушайте, Дэвис, — сказал он. —
Лет двадцать минуло с тех пор, Как я оставил их, Леса, поля, отроги гор, Товарищей моих. А время, как лесной пожар, Несётся по стране, Кто молод был, тот нынче стар, А кто сгорел в огне!— Гм, для адвоката не так уж плохо, — сказал Дэвис.
Линкольн посмотрел на него внимательно, вздохнул и спрятал листок в книгу.
— Спасибо, старина, — сказал он, — вы очень точно выразились. Я не буду печатать этих стихов.
Дэвис расхохотался.
— Извините меня, Линкольн, — сказал он, — вы не поэт, но у вас есть замечательный дар. Я с удовольствием слушаю ваши речи на суде. Ваши противники могли бы поучиться у вас.
— Вы считаете меня искусным оратором? В древности говорили: «Оратором становятся, поэтом рождаются».
— Друг мой, — сказал Дэвис, — вы родились человеком.
— Вот так заслуга!
— Да, это заслуга, — серьёзно продолжал судья. — Вы говорите так, как говорят простые люди. И простые люди слушают вас.
— Вы имеете в виду присяжных?
— Нет, присяжные обычно любят пышное красноречие. Я имею в виду публику.
— Какое значение может иметь публика для беспристрастного судьи?
— Очень большое, — сказал Дэвис. — Эти люди гораздо лучше чувствуют, кто прав, кто виноват, чем самые умные судьи. Они внимательно слушают вас, потому что вы такой же, как они, простой человек. Когда я смотрю на публику, я вижу, что вы её убедили. Честное слово, мне это не всегда удаётся!