Честный враг – наполовину друг
Шрифт:
1. ЛЮДОЕД
Оказывается, подполковник Студенков, которого я чуть было не расстрелял, человек не простой. Хотя я в российской армии и не служил, поскольку людей с двойным гражданством в армию старались не брать, но все же имею понятие о том, что такое комбат. Комбат – это отец и мать для солдат батальона, учитель и воспитатель, но отнюдь не человек, имеющий доступ к специальному и обязательно засекреченному оборудованию, стоящему на вооружении спецслужб. И даже командир батальона спецназа ГРУ – это только комбат. А Алексей Владимирович оказался не только и не просто комбатом. Это несомненно. Не знаю уж, по служебным ли контактам или по личной дружбе обратился он к Ангелу, чтобы тот с утра поднял мне
Естественно, мне ни слова не было сказано о том, что с помощью этого засекреченного оборудования ГРУ, с подачи подполковника Студенкова, мне и в дальнейшем будут помогать. Я вообще не понимаю конечную цель, которую преследует своими действиями Алексей Владимирович. Чего он хочет? Помочь мне? Это несомненно. Он уже помогает, и помогает в самые важные, ключевые моменты. И я эту помощь ощущаю. Но почему, для чего? Какое ему дело до Людоеда, набившего оскомину чеченским ментам? Неужели все это только за то, что я не застрелил его, когда мог? Или это своеобразный акт милосердия вместо правосудия?
Помнится, кто-то из умных людей говаривал, что правосудия и милосердие – вещи совершенно противоположные по своей сути и не совместимые в едином использовании. Правосудие есть обязательное наказание, адекватное совершенному деянию. А милосердие – есть прощение деяние и отмена наказания. Да, именно так... Это кто-то из христианских философов говорил. И сказано это было в укор исламу, в котором Аллах считается высшим правосудием и милосердным судьей. Выступление этого философа мне читала Катрин, которая как была до брака христианкой, так ею и осталась после него. А я был до женитьбы почти осторожным, не агрессивным атеистом, но потом кровь свое взяла, и я стал мусульманином. В Англии такие браки частое явление и никого не удивляют. И религиозные разногласия не являются причиной для семейных скандалов.
Но чего я дождался от подполковника Студенкова? Если бы он рвался меня достать и уничтожить, отомстить за свое ранение, за инвалидность, как он сказал, племянника – с его стороны это было бы правосудием. С моей стороны, после уничтожения моего отряда, правосудием было бы безжалостное отношение к комбату. Но я проявил милосердие. Может быть, и он сейчас просто проявляет милосердие. И, как всякий честный человек, ничего не умеет делать наполовину. Он не просто передал мне информацию, которую узнал. Он стал постоянно передавать мне информацию. А это уже помощь... Кстати, чеченские следственные органы могут это расценивать не как акт милосердия, а как факт сообщничества с бандитом и террористом Исрапилом Людоедом. Но, думаю, Студенков сам знает, чего стоят менты на Кавказе, и мало обратит на них внимания. А они сами и доказать ничего не смогут, но взятку вытянуть, чтобы дело, якобы, замять, постараются, как только случай подвернется. Все менты у нас только этим в основном и занимаются. Возбуждают какое-то дело, и пытаются выманить взятку за его закрытие. Пример со мной – самый конкретный и самый яркий. С другими попроще, с других взять нечего. Но все равно берут. Соответственно, и отношение к ним в народе нетерпимое.
Но мне не об этом следует думать. Мне необходимо думать, как мне дальше быть. Хорошо бы использовать Студенкова для поиска старшего следователя Абдулкадырова. Подполковник говорил, что Асхаб Гойсумович поехал в Рязань. Долго он там, думается, не задержится. Но как мне выйти на Студенкова, а через него и более плотно на Ангела, чтобы использовать возможности последнего. А я подозреваю, что возможности эти немалые, судя по тем данным, которые он мне передал. Если Алексей Владимирович сменит свой электронный адрес и если я сменю свой электронный адрес, то возникают сложности.
Да. Телефонный номер Ангела.
Я достал мобильник, нашел в папке «Входящие» последний звонок, и переписал номер на бумажку. После этого вытащил сим-карту, как и просил Ангел.
У меня была еще одна трубка, собственная и основная, и ее номер, скорее всего, был неизвестен никому постороннему. В этот мобильник я и занес Ангела в список постоянных абонентов. С надеждой, что общаться мне с ним придется часто.
Пора было приступать к работе. И первое, чем предстояло заняться, – это чисткой компьютера. У меня числился в приятелях человек, у которого сын был чуть ли не компьютерным гением. Однако номер телефона этого приятеля я давно потерял, а самому ехать к нему домой было слишком рискованно. Значит, ехать придется Копченому. Он, конечно, тоже в розыске, но не в таком крутом, как я. И не ищут его так интенсивно. И документы у него проверенные, сомнения ни разу не вызвали. И даже доверенность на мою машину есть, и в страховку он вписан.
– Давид! – позвал я, вырвал из блокнота листок и стал писать записку.
Давид не боялся рисковать. Даже наоборот, в самые критические моменты он становился хладнокровным и расчетливым. И потому на него можно было положиться. Дело он должен был сделать. Заодно я попросил его пробежаться по магазинам, чтобы запастись продуктами. Нехорошо обременять пожилых небогатых хозяев в дополнение к своему присутствию еще и непосильными расходами. А содержание двух мужчин для старика со старухой в самом деле должно стоить немало.
Копченый уехал, а мне оставалось только ждать и соображать. Я и пытался сообразить, чем мне взять Асхаба Гойсумовича. Хорошо было бы и его как-то подставить. Может быть, под службу собственной безопасности следственного комитета... Хотя это вряд ли сработает. Тот, кто правит этим балом, наверняка и службой собственной безопасности правит. Если подключить к делу ФСБ. В этом случае можно найти интересные моменты, но что и как сделать? Пока, за недостатком информации, мне и такой путь недоступен. Но старшего следователя по особо важным делам необходимо заставить совершать ошибки. В лучшем варианте хорошо бы спровоцировать конфликт между ним и тем, кто приказал убить Иналукова. Однако для такого финта необходимо хотя бы знать, с кем необходимо Абдулкадырова стравливать. Тоже не выход. А выход нужен. И я старательно перебирал все возможные варианты, ничего не находил, и искал новые. И опять ничего не находил.
Меня позвали завтракать, на стол выставили все самое лучшее, как дорогому гостю и уважаемому человеку, но я был настолько задумчив и озабочен, что это было всем заметно.
– У тебя что-то не ладится, Исрапил? – спросил хозяин.
– Боюсь, что у меня отрезали один из немногих путей к спасению.
– Что такое спасение? Спасение к нам приходит, когда мы пред Всевышним предстаем. А все остальное только суета.
– Я говорю не о своем спасении, а о спасении имени, которое носят мои дети. Вчера убили человека, он многое знал и многое мог мне рассказать. Я договорился с ним по телефону о встрече, а его убили. И вот теперь я в затруднении. Я знаю только одного человека, кто может что-то сказать, но этот человек сказать не пожелает. Более того, он возглавляет преследование.
– Копченый сказал, тебя побоялись объявить в международный розыск. Почему? Чего они боятся?
– Пока я здесь, их тайны не выходят за пределы Чечни. Здесь меня арестовывать не будут. Все ментам это запрещено. Меня сразу застрелят. Даже если я пойду сейчас и напишу самому последнему менту явку с повинной, он бумагу для туалета оставит, а меня застрелит.
– А за границей?
– За границей арестовывают, но сразу не экстрадируют. Сначала местный суд разбирается, за кем стоит правда. И мне есть что сказать суду. Правда, без доказательств. Есть небольшие косвенные улики, но они не так сильны. Тем не менее, суд может принять мою сторону. В этом случае наши менты будут признаны виноватыми. И не только менты, а и кое-кто повыше. Этого они и боятся. Боятся потерять лицо.